Несмотря на это, дядя Митя пил и курил по-черному и, вообще, как говорила Бузя, был открыт всем ветрам. И, никогда не находя общего языка со взрослыми, был свойски прост и дружен с пацанами. К нему можно было прийти в любое время дня и ночи, так что его сырая квартирка под лестницей, с глиняным полом и одним окном, была вроде штаба для них.
Плеснув на руки керосину, поскрёб их ногтями, намылил хорошенько, а после того как вымыл и вытер, смазал ещё тщательно вазелином. И убедившись наконец, что с руками все в порядке, достал краюху хлеба, луковицу, уселся на табуретке у плиты и стал молча есть, будто ни Кости, ни Малого при этом не было.
Обиделся, что ли?..
Однако сухой хлеб, вероятно, плохо лез в глотку. Он достал бутыль самогону и гранёный стаканчик. Налил. Поднёс к губам, но не выпил, а достал другой такой же стаканчик, тоже наполнил его и поднёс Косте.
— А мне? — сказал Малый.
— А ты домой иди.
— Ну вот ещё.
Малый сам взял себе такой же стаканчик с полки и сам наполнил его самогоном.
Из дальнейшего Костя мало что помнит.
Уже после первого стаканчика стены в его глазах начали слегка крениться в разные стороны, потом то же самое начало происходить с полом. И он старался не смотреть на стены и не опускать глаза в пол, а смотреть прямо на лица — дяди Мити или Малого. Смотреть на лица было как-то легче.
Дядя Митя тоже вскорости повеселел. Не сразу, но вскорости. Сначала стал красным, как рак, а потом повеселел. И всё допытывался у Кости, читал ли тот «Азбуку коммунизма», книгу, которую нигде теперь не сыскать, потому что её склевали летучие мыши.
— Какие ещё летучие мыши? Которые летают?
— Ты что, Костя?.. Ты что?!
Когда пришла Динка, дядя Митя хотел её поцеловать, но она оттолкнула его:
— Пора, ребята, домой. Поздно.
Двор уже спал. Ни одного светящегося окна. Только звёзды на покосившемся небе да тусклая лампочка над подъездом.
— Что, салажонок, захмелел маленько? — спросил Малый.
— От салажонка слышу.
— Ну ты брось, я ведь по-доброму.
Они подошли к уборной, помочились прямо у входа, над решёткой от помойного слива. Малый придерживал ногой дверь, чтобы не захлопнулась, так как в уборной не было лампочки.
— Суки, — сказал Костик, — снова кто-то лампочку спёр, отец только вчера повесил.
— А слабо поймать?
— Кого?
— Вора.
— Ну да?
— А слабо? Ну?.. Что даёшь?
— За что?
— За то, что скажу тебе, кто лампочки ворует.
— Ну?
— За «ну» только кобылы пляшут. Да и то не все.
— Ладно, не юли. Чего хочешь? — сказал Костя и направился прочь. Но Малый пошёл за ним, ухватил за плечо, остановил:
— А ты подумай.
— Ну хорошо, подумаю, — сказал Костик, чтобы отвязаться. Его уже изрядно мутило, ныло колено, жгла ладонь.
— Бузю?! — выпалил наконец Малый.
— Что, Бузю? — не понял сразу Костя.
— Бузю даёшь?..
— Как это?
— А так. Я — тебе, ты — мне. Идёт?
Костя молчал. Он уже всё понял. И всё равно молчал. Он не знал, что ответить. А Малый продолжал давить:
— Не хочешь? Ну что ж… Не хочешь — так не хочешь. Я думал, тебе всё ж охота будет отцу помочь. А ты, оказывается, салажонок и есть. А я-то думал… Ты хоть знаешь, сколько он на лампочки эти тратит? Сказать? То-то же…
Костя подумал вдруг, что, кроме Малого, воровать лампочки, по сути, некому.
— Ну ладно, отцу помогать ты не хочешь. И не надо. Пусть ему тимуровцы помогают. А как насчёт себя?.. Слабо?
— ?!
— Мореходка!
— За Бузю?
— А то не стоит?.. Ты Логинова видел? В субботу с матерью к нам приходил. Видел? Усатый, с кортиком. Мой будущий пахан. Не веришь? Во! Ты думаешь, кто он? Замполит всего училища. Слабо?.. Ему только пальцем шевельнуть…
— Что же он за тебя ещё не шевельнул?
— А это мы будем посмотреть. Ну что, идёт?.. Идёт? — Малый протянул руку. — По рукам?..
— По рукам, — решил схитрить и заодно подразнить его Костя. — По рукам. Только… только сперва мореходка, а потом Бузя.
— Ну, ты скажешь! Ну хохмач!..
Костю прошибла испарина. Он понял, что хитрость не удалась. Он попросту просчитался.
— Да нет же, ты не понял меня, — сделал он вялую попытку пойти на попятную. — Ты не понял меня. Я не шучу… Сперва мореходка, потом… потом…
Малый молча смотрел на него и стервозно лыбился. Затем поднёс кулак к его носу и прошипел: