Сексуальность и воспроизводство в прошлом структурировали друг друга. До тех пор пока она не стала глубоко социализированной, репродукция была внешней по отношению к социальной активности как биологический феномен; она организовывала систему родства, равно как и сама организовывалась ею, и она связывала жизнь индивида с преемственностью поколений. Будучи прямо связанной с воспроизводством, сексуальность выступала посредником с трансцендентностью (в оригинале — transcendence — примеч. перев.).
Сексуальная активность выковала связь с конечностью существования (в оригинале — finitude — примеч. перев.) индивида и в то же самое время несла в себе обещание ее иррелевантности (в оригинале — irrelevance (в смысле — неуместность) — примеч. перев.); потому что рассматриваемая в отношении цикла поколений, индивидуальная жизнь была частью более широкого символического порядка.
Для нас сексуальность все еще несет в себе отголосок трансцендентного. И все же она обязана быть окруженной аурой ностальгии и разочарования. Цивилизация, увлеченная сексуальностью, это такая цивилизация, где смерть становится лишенной своего значения; жизненная политика в этой точке подразумевает обновление духовности. С этой точки зрения сексуальность является не антитезой цивилизации, посвятившей себя экономическому росту и техническому контролю, а воплощением ее неудачи.