Храпел же, точно тролль, развалившись под окном, местный алкаш Андрэ Мореход. За частые походы по борделям, прозванный деревенскими как Андрэ Шлюхоход. Он валялся, обняв рукой расписанной рунами, знаками и картами, огроменную тыкву. На тыкве восседала сорока, стягивая с пальца позолоченное кольцо. Фредерик припомнил, как Андрэ не занял ему денег, а потом их же потратил на кольцо, что подарил девке из борделя «Горячие Бёдра». Кою, кликали как и пернатую воровку - Сорокой. И Фредерик не знал, что его бесило больше - жадность Морехода, или то, что за эту побрякушку, Андрэ получил от Сороки всего-навсего поцелуй, в «бородатую, блохастую щёку». Поэтому он не стал мешать, и сорока упорхнула с трофеем. На тыкву, кружась, приземлилось серое перо. Фредерик сплюнул, подумав: Вот энто обмен! Поделом тебе! Энто твоё проклятье, лицемерная шваль!
Фредерик захихикал, размышляя, что же делал Андрэ, опять же, не в своём саду, под чужими-то окнами, пока не обрыгался и не заснул. Со второй, такой же забитой татуировками рукой, засунутой в штаны. Рядом лежал тощий пёс Никитка, пузом кверху. Видимо, налакавшись пойла, вытекшего из пузыря Андрэ. Болтали, что Никитка был заколдованным принцем, потому как иногда многое понимал и вёл себя почти как человек. К примеру, пил. А ещё волочился за юбками. Чаще всего, в конюшню к местной наезднице, Викторине. Лизал ей сапоги и руки, а народ предлагал ей поцеловать его и расколдовать. Викторина слала всех в гузно к гулю, а Никитка заходился лаем.
Вспоминая об этом, Фредерик поднимался на пригорок, минуя хаты и домишки, огороды и сады, путаясь в похлопывающих от ветерка простынях и одежде. Раздумывая, дурной ли знак, появляющееся то тут, то там, вороньё. Стоит ли предупредить его новую Ганзу об оборотне. И оборотень ли в округе, или нет. А также о том, что любит он Изольду, а на новую Ганзу ему плевать. Впрочем, как и им на него.
Когда Фредерик увидел этот зелёный камзол, «как у ейного, Изольдиного сраного женишка» - что-то щёлкнуло в нём. И Фредерик стащил камзол, с того упившегося вусмерть мужика. На пристани трактира, что был в паре вёрст по течению вверх. Ганза набросилась на добычу. Кто-то, помнится, смотрел ему вслед. А Фредерик всё удалялся, напяливая камзол. Но их глаза ничего не выражали. Знали ли они, что он собирается сделать, зачем их бросает? Скорее всего, им было всё равно.
Наконец, Фредерик оказался у дома Изольды. Это был двухэтажный, крепко и красиво сбитый терем. Рамы и ставни выкрашены, а стены увешаны цветами, венками, фонариками, и прочими свадебными украшениями. Фредерик прислушался. В тереме было тихо. Даже за зданием, в амбаре, кой перестраивался под корчму, царило спокойствие. Относительное. Тишину нарушало покаркивание ворон, с крыши, с веток деревьев. Но больше всего этих предвестников беды было на пугале. Облако заволокло луну. Из надвинувшейся темени, поблёскивающие глаза воронья, и чёрные провалы на голове-тыкве, словно следили за ним. Будто выжидая момента для нападения. Объединившись в один ужасающий сговор.
Фредерик поёжился. Вздохнул. Не спокойно. Задумался. Чтобы мириться, стоило вспомнить, как же они ругались, и что он ей наговорил. Он подозревал, что придётся извиняться. И много. Что же случилось?
Тогда, на реке, он спросил, какое же её желание. И Изольда… Она ответила. Высказала желание вслух. О чём молилась целый день всем богам. И упрашивала ведьму.
- Чтоб ты сдох! Хоть от утопления, хоть от меча, хоть от призрака - мне всё едино!
Фредерик припомнил, как он вспылил, сидя на краешке борта. Как закричал от ярости. Как потребовал ожерелье назад, обещая Изольде, что посрёт все её планы на жизнь и саму жизнь тоже. А Изольда, молча, кинула ожерелье за борт.
Как же я его достал? - думал Фредерик, напрягая память. - Я ведь не умел плавать…
Он вспомнил и это.
Как он грязно сквернословил, вопя и сетуя о том, что чуть не погиб из-за этой «блядской побрякушки». А Изольда сказала: «Прости». И неожиданно сильно лягнула его в грудную клетку. Её голая, загорелая нежная ножка, которую он так любил поглаживать, нанесла мощный пинок. Мир опрокинулся.
Фредерик понял, несмотря на странное, необычное опьянение, что ему больно. А также то, что он тонет. Он попытался вынырнуть, но руки не слушались. И когда он из последних сил, сумел сделать рывок, вновь увидел её. Размытой, из-за залившей глаза воды. Но она была всё равно прекрасна. Даже когда Изольда оттолкнула его веслом, она была прекрасной. А после, воды сомкнулись над головой.