Пока моюсь и чищу зубы, прокручиваю в голове план на сегодня. Приезжает куратор — жирный приспособленец, и забирает нас на бусе — везет на склад, где, собственно, мы и работаем. Склад немецкий — кошачьи и собачьи корма, плюс всё с ними связанное. Раз немецкий, то и дисциплина жесткая, почти концлагерь, но мне не страшно, сам порядок люблю. Заработаю денежек, из долговой ямы выберусь, и пока-пока Европа. Сегодня двенадцатичасовой рабочий день — это хорошо, оплата почасовая, чем больше работаешь, тем больше получишь. А если делаешь нормы по сбору посылок, то еще больше. Рабство, конечно, и вечная погоня за морковкой в виде нормы, но «не мы такие, жизнь такая». По-хорошему, сюда бы пару автоматчиков да покосить немцев, всех подряд, но это мечты. Пластмассовый мир победил.
Сквозь шум воды слышу гудок. Черт, это уже служебный Мерс внизу стоит, приехал бусик за рабочими. Зашлепали шаги, захлопали двери, зашипела сковорода на кухне — семейные уже заняли свои две конфорки — началось. В дверь уже осторожно стучат, скоро начнут колотить, и выхожу, чтобы не провоцировать народ. Тем более я свеж, как немецкий одеколон.
— Спасибо, блин. Мне в туалет, срочно! — длинный Генка, держась двумя руками за одно место и подпрыгивая, проскакивает внутрь. Баба из семейных начинает возмущаться, но мне уже все равно, теперь бы что-то пожарить, но здесь уже будут проблемы. Четыре конфорки, один чайник, одна микроволновка и всё на двенадцать человек. Нужно пристроиться к кому-то, чтобы не завтракать сухомяткой.
— Мишаня! — кричат протяжно снизу, толстый поднимается по ступенькам, пыхтя. Он в белой рубашке, которая уже взмокла и начала темнеть. Говорят, что на работе пухлый меняет их каждые три часа, чтобы не вонять. Перед немцами неудобно будет, да и с должности главного прислужника и крысы могут погнать. — Погоди, друг!
Останавливаюсь и жду, пока он преодолеет последние ступеньки. Пацаны толкаются, обтекают меня, как вода огромный камень посреди речки. Никто не ругается, знают, что кое-кто может и в рыло дать.
— Что? — спрашиваю у куратора. — Как там тебя? Давай быстрее, говори, что надо, мне бы еще перекусить перед концлагерем.
— Не нужно так говорить, — он хлопает меня по плечу, оставляя на свежей футболке потный отпечаток. Ну вот. Стиралка тут тоже не резиновая, если что. — Люди дают тебе работу, платят хорошие деньги. В евро, между прочим, Мишаня.
Молчу, чтобы не нахамить.
— Где инвалид?
— Кто?
Он багровеет и кричит, чтобы «все быстрее просыпались, машина ждать не будет». Директор не любит, когда опаздывают, влепит штраф всем и ему тоже. Всегда так говорит, и люди начинают мельтешить перепуганно, штрафов боятся, не для этого ехали за тридевять немецких земель. Потом он вспоминает про своего собеседника и смотрит бычком, тяжело дыша.
— Недоношенный этот, заика. Тот, которого все ждут постоянно, встал уже?
Конечно, я понимаю, о ком речь, но молчу.
— Сосед твой, который сверху попердывает. А ты нюхаешь.
Быстрый шаг вперед, кулаки сжаты, один удар — и толстый полетит кубарем вниз по лестнице. Он это тоже внезапно осознает и бледнеет, резко и быстро. Хорошо. Успеваю подумать, какие могут быть последствия, и останавливаюсь. Вокруг нас тишина, как в вакууме. Опускаю руку.
— Как там тебя...
— Олег, — почти шепчет толстяк, подбородок дрожит, по шее ползет большая капля пота, собирая грязь немытого тела.
— Олежусик, — говорю нежно, — Витя на месте, куда он денется. Зачем тебе?
— Он собирается долго, ты сам знаешь. Долго ждать будем, мне штраф не нужен, как и тебе. Я за вас отвечаю.
— Я его потороплю, — говорю чуть громче, народ сошел с паузы, и двое вцепились в ручку ванной, спорят, кто первый — у тебя всё?
Он смотрит на меня и молча кивает. На кухне народа, как тараканов у плохой хозяйки, похоже, кто-то сегодня завтракает бутером с маслом и сарделькой. Надзиратель шипит сзади что-то злобное, но я уже не слышу. Нет времени на разборки, подумаю о толстяке вечером.
Витька сидит на моей койке. Руки и плечи у него дрожат, голова опущена, взгляд напуганный — наверное, слышал милый диалог в коридоре.