ДЖЕЙМС СТИВЕНС
ТРЕХПЕНСОВИК
Когда Брайен О’Брайен умер, люди сказали, что тут нет ничего неожиданного, потому что так или иначе он должен был умереть молодым. Все равно его или повесили бы, или разрубили ему топором голову, или он в пьяном виде сверзился бы со скалы и расплющился в лепешку. Что-нибудь в таком роде неминуемо должно было с ним случиться, а ведь всякому приятно, когда ближний получает по заслугам.
Но поскольку этические принципы перестают действовать, когда человек умирает, то соседи не отказались почтить усопшего. Они явились к Брайену домой и произнесли много оправдывающих слов над его подвязанной челюстью и хитрой усмешкой; они наперебой вспоминали то один, то другой чудной его поступок, так как память о нем обросла историями про его дикие смехотворные выходки или дикие, но отнюдь не смехотворные.
Но поскольку он как-никак умер, никому не возбранялось чуть-чуть и пожалеть его. Кроме того, он происходил из породы О'Брайенов, тех самых О'Брайенов, о которых вспоминали с невольным почтением. Род, который не так-то легко предать забвению. Взгляд в прошлое мог бы воскресить его былую общественную и военную славу, былое великолепие устрашающей святости и устрашающей подлости, его доблестный и презренный путь к полной деградации, которой не удалось пока полностью одолеть О'Брайенов. Великий род! О'Нийлы еще помнили его. О'Тулы и Мак-Суини могли о нем порассказать сотни историй любви и ненависти. У Бэрков и Джералдинов и других новоселов тоже успели накопиться свои воспоминания.
Семью он оставил в бедственном положении, но члены семьи к этому привыкли, потому что О'Брайен и раньше держал их в черном, вернее в худом, теле. Они так часто здоровались за руку с Благотворительностью, что уже ничего не имели против этой анемичной дамы, и поэтому принимали подачки соседей хотя и без особой благодарности, зато с большой готовностью. Подачки почти всегда давались натурой: несколько яиц, пакет картофеля, горсть муки, несколько щепоток чая и прочее в том же роде.
На сей раз одна из посетительниц, впав под влиянием обстановки в угнетенное состояние духа, сунула трехпенсовик в ручонку младшей дочери Брайена, четырехлетней Шейлы, а позже неловко было требовать его обратно.
Маленькая Шейла была отлично выдрессирована отцом. Она четко знала, что надлежит делать с деньгами, и потому потихоньку от всех подкралась к гробу и вложила трехпенсовик в руку Брайена. Рука, никогда при жизни не отвергавшая денег, не отвергла их и теперь, будучи мертвой.
О'Брайена похоронили на следующий день.
А днем позже его призвали на суд, и он явился с разношерстной толпой горемык и опять же получил по заслугам. Отбивающегося и протестующего, его повлекли в предназначенное место.
— Вниз! — приказал Радамант, указывая своей ручищей, и Брайена потащили вниз.
Отбиваясь, он обронил трехпенсовик, но в пылу схватки не заметил потери. Его уволокли вниз, в глубину, долой с глаз, вон из памяти, в наполненную воем черную бездну, к невидимым во мраке товарищам по несчастью.
Проходивший вскоре тем же путем юный серафим по имени Кукулин заметил на камнях ярко сверкавшую монетку и подобрал ее.
В изумлении воззрился он на нее. Вертел и так и сяк. Разглядывал на расстоянии вытянутой руки, подносил к самым глазам...
— В жизни не видал вещицы столь искусной работы,— сказал он, спрятал монетку в кошель, где у него хранились другие безделушки, и побрел через массивные ворота к себе в Рай.
В очень скором времени Брайен обнаружил пропажу, и внезапно непроглядная тьма огласилась криком и бранью.
— Меня обокрали! — завопил он.— Обокрали на небесах!
Раз начав орать, он уже больше не останавливался. Иногда он издавал просто какое-то злобное рычанье. Порой впадал в язвительный тон и с силой швырял вверх свой вопрос.
— Кто украл три пенса? — орал он в окружавший мрак.— Кто украл последнюю монету у бедного человека?
Снова и снова гремел его голос, взвиваясь вверх. Адских мук он больше не замечал. Разум его получил иную пищу, и внутренний жар заглушал огнь наружный. У него появился повод для недовольства, возможность защищать правое дело. Он приободрился, укрепился духом и телом, и ничто не могло заставить его замолчать. Применяли разные хитроумные орудия, всевозможные сложные устройства, но он ни на что не обращал внимания, и истязатели постепенно впали в отчаяние.
— Ненавижу грешников из графства Керри* [* Керри — графство в Южной Ирландии],— промолвил Главный истязатель и в унынии сел на собственную циркульную пилу; это, естественно, не принесло ему облегчения, потому что на нем была только набедренная повязка.