- Да ты мне просто завидуешь. За то, что твоя хвалёная методика никогда не сравнится с простой историей, рассказанной от души. За то, что я умею то, чего не умеешь ты. В конце концов за то, что Ритка ко мне вернулась. А я ведь трепло, неудачник и ничтожество. Так, помнится, ты меня в своё время называл?
Феликс изобразил на лице обеспокоенность, как-то странно на меня посмотрел, а потом изрёк сущую бессмыслицу.
- Паша, ты опять за своё? Хватит уже, уймись. Столько времени прошло. Рита не вернётся ни к тебе, ни ко мне. Садись в машину, я тебя отвезу.
- Да пошёл ты.
- Я не могу бросить тебя посреди улицы в таком виде.
- Отвали, - я пошёл вперёд и услышал, как за спиной щёлкнул взведённый курок.
Не выстрелит. Даже если я ему костью поперёк горла встану. Феликс всегда был трусом.
Я медленно повернулся. Феликс держал ствол возле своего виска. Аристократическое лицо побледнело, руки дрожали. Я ничего не понимал.
- Паша, если ты сейчас не сядешь в машину, я выстрелю, - он не шутил. Я мгновенно поверил в то, что Феликс, не раздумывая, вышибет себе мозги, - за руль садись. Я скажу, куда ехать.
Идиот. Псих. Когда у него успела поехать крыша?
В машине Феликс успокоился, достал какую-то книжку и начал читать безукоризненным хорошо поставленным голосом:
- Лишь жить в себе самом умей -
Есть целый мир в душе твоей
Таинственно-волшебных дум *
Точно рехнулся. Стихи вслух читает, философ хренов. Вот до чего человека доводит увлечение современными методиками духовного просветления.
- Феликс, заткнись, а? - Хотя, пусть продолжает, лишь бы башку себе не прострелил, неврастеник.
- Их оглушит наружный шум
Дневные разгонят лучи,
Внимай их пенью и молчи.
Когда мы подъехали к кладбищу, я вспомнил. Всё вспомнил. Всё, что я наговорил ей, и всё что Феликс пытался пересказать по-своему, перебивая мой простоватый трёп изящными фразами, наполненными глубоким смыслом. А надо было молчать и слушать, тогда, может быть, мы бы заметили, что Риты давно уже нет. Рита не выбрала ни его, ни меня. Она выбрала сон, самый глубокий из всех.
- Коньяк? - Феликс протянул мне флягу. Серебро, изящная монограмма. Эстет, мать его.
Я сделал несколько глотков. Вкуса не почувствовал.
- И часто я так? Часто ты меня сюда привозишь?
- Каждый раз, когда ты не можешь вспомнить сам. Последнее время чаще, чем раньше.
- А пацан, которого я разбудил вчера? Что с ним?
- Ничего, - Феликс забрал у меня из рук флягу, приложился, поморщился и отдал обратно, - ты, действительно, его разбудил, но не вчера, а давным-давно. С тех пор он тебе снится, также как и Рита. И я. Знаешь, каково мне видеть себя в твоих снах таким...в общем, таким, каким ты меня видишь? Если я успеваю подобрать тебя у подъезда того дома - хорошо. А если нет, приходится забирать из участка. Книгу возьми с собой, стихи помогают, проверено... Я тоже иногда...засыпаю.
***
О себе лучше не трепаться. Эту простую истину знает каждый трепач. Я всегда знал, где остановиться, где провести черту, за которой кончается очередная байка, и начинаюсь я. Но с каждым разом мне становилось всё тяжелее вовремя замолчать. Хотелось выговориться, и не важно было, кто меня при этом слушал. Я вставлял в свои истории воспоминания из детства, обрывки случайно подслушанных разговоров, сюжеты собственных снов и бредовые идеи, которые отчего-то называются "мечтами". С каждой рассказанной историей я засыпал всё крепче и крепче.
Я приходил домой, и квартира встречала меня нежилой пустотой, как будто здесь давно никто не бывал. Я бродил между стен, и однажды, наконец, прислонился к одной из них. На полу валялись листы бумаги, старые, выпавшие откуда-то с антресолей. Ритка записывала на них всякую ерунду. Давно записывала, целую вечность назад, до того как ушла. Не к моему другу, а совсем, туда, откуда не возвращаются.
Книга со стихами пылилась на столе среди потускневших фотографий, неотправленных писем, запечатанных конвертов и старых часовых механизмов, у которых давно закончился завод.
Иногда, чтобы проснуться нужно просто замолчать. Но я не хотел просыпаться. Я хотел, чтобы мне снился мир, в котором меня любят и ждут. Мир, в котором я рассказываю истории, которые открывают людям глаза. Мир, которого никогда не будет, потому что он уже был, и я его потерял.
Я прижался к стене, и она приняла меня в свои объятия.