С тех пор Катя стала почти ежедневно заходить в клуб, и взяла себе за правило постоянно пытаться излить мне душу, заменив собой на этом ответственном посту Степеныча. Но попытки излияния, как правило, быстро прерывались, едва начавшись: я - прямолинейный и резкий, а она - капризная и обидчивая: плохая фигура, надо признать, может испортить характер кого угодно. Всё же, иногда нам удавалось поговорить. Как-то раз, одним вечером Катя сама завела разговор о своём лишнем весе. Ну, я честно, без обиняков сказал, что я об этом думаю. Что «толстый» - это, конечно же, диагноз психолога.
Если будешь постоянно потакать своему брюху и не иметь никаких других интересов, кроме гастрономических, то постепенно рано или поздно станешь батоном с ветчиной. Катя, было, стала говорить про врождённые склонности организма, про то, как ей тяжело с этим бороться, но быстро сникла, заметив, что я нисколько не собирался пускать слезу: поняла, видимо, что у меня привилегированная клубная карта общества дофенистов, так что давить на жалость бесполезно. В конце концов, она, всё-таки, приняла мои доводы об узости своих интересов. Ни чем, кроме еды она, в общем-то, больше и не интересовалась: ни какой-нибудь карьерой, музыкой какой-нибудь, театром там, книгами… Ну, а о занятиях спортом или гимнастикой вообще не могло быть и речи: пробежаться она могла только чтобы успеть занять место в вагоне метро. Причём, занимала сразу два - на одно, сами понимаете, не помещалась. - Тут она под столиком, как я понял, разулась. Н-да, скажу я вам, такого наплыва спёртого воздуха я давно не испытывал. Катрин, почему-то, предпочитала носить обувь, после которой ноги надо просто выбрасывать. Продолжать разговор стало тяжело… Катя закурила. Почему, интересно, страшные тёлки ещё и курят?