Воспоминание об этом всегда задевает Хеймитча за живое. Он помнит, что это было поспешное бегство, и не может не укорять свою напарницу за то, что взяла с собой картины и косметику, совершенно забыв о действительно полезных вещах. Быть может, он и привык к ее укоряющим взглядам, но к подобной опасной легкомысленности он никогда не сможет привыкнуть.
Как и к трещинам на ее нарисованном лице.
- Это были очень хорошие краски, - жалуется Эффи, указывая на картину. – Я покупала ему лучшие краски, самые дорогие. И они все, - обводит рукой всю комнату, заставленную картинами, - растрескались. Они не должны были этого делать, не должны были!
Не только Китнисс везде видит трещины.
…
У Джоанны на фотографиях слишком белое лицо. Струйка крови из уголка губ кажется черной. У Джоанны открыты глаза. Рука с длинными пальцами пытается сжимать что-то, чего уже нет. Топор – последнее из того, что создал Бити. Первое из того, что Бити создал специально для Джоанны.
- Ей отрубили голову ее же топором, - доверительно сообщает Плутарх, когда Капитолий выходит на связь с Дистриктом-4. Связь совсем плохая, по маленькому экрану то и дело пробегают помехи, изображение кривится и трескается. Наверное, повреждены какие-то провода. Наверное, повреждены не просто так.
- Ты знаешь, кто это сделал, - бросает резко Койн, и смотрит с экрана на спокойную, замершую Китнисс. – Ты знаешь, что только ты сможешь его остановить.
Когда связь прерывается, Китнисс смеется. Громко, запрокидывая голову, и пальцы ее намертво сжимают подлокотники кресла. Хеймитч дает ей выпить из высокого бокала, Эффи нервно стучит каблуком, но не возражает. Эффи теперь старается молчать, и большую часть времени проводит в той части дома, из которой сделала импровизированную картинную галерею. Бродит среди картин человека, который затопил Панем кровью новой революции, который издевается над ними всеми с помощью фотографий их мертвых друзей.
Китнисс морщится, но пьет алкоголь. Спиртное попадает на губы, трещинки начинают саднить, но в голове впервые за долгое время наступает долгожданное молчание. Вакуум. Тишина. Потрескавшаяся, но почти что мертвая, без лишних помех на линиях связи.
- Они хотят, чтобы ты вернулась, - говорит Хеймитч медленно, и качает головой.
- Нет, - Китнисс мотает из стороны в сторону головой. – Они знают, что он придет за мной. Им лучше, чтобы я была подальше от них. От Капитолия.
- Ошибаешься, девочка, - подает голос Эффи. – Они хотят, чтобы ты вернулась и начала сражаться с ним. А ты вместо этого сидишь здесь, в ловушке, и ждешь, когда тебя настигнет один из твоих кошмаров.
Впервые за долгое время она говорит так долго. А потом, ничего не добавив, не дождавшись ни возражений, ни согласия со сказанным, резко поднимается с места, и выходит из комнаты. Даже в стуке ее каблуков Китнисс чувствует не злость, а отчаяние.
Вечером она наблюдает за тем, как мнется перед закрытой дверью в картинную галерею Хеймитч. Долго не может постучать. Поднимает руку, затем опускает. Медлит. Прислушается, но из комнаты не доносится ни звука. Затем просто поворачивает дверную ручку и заходит.
И закрывает за собой потрескавшуюся от времени дверь.
Китнисс рассматривает из соседней комнаты стену, покрытую переплетением трещин, и уходит в свою комнату. Ложится на кровать, поверх одеяла, и всматривается в пустоту. У нее не осталось больше слез. У нее не осталось больше сил. Она не может спать. Не может дышать. Но она засыпает, и даже во сне продолжает вдыхать отравленный древней пылью воздух.
Ей снится, что кожа на ее руках вся покрылась трещинами.
Но утром ничего не меняется.
…
Кошмары сбываются.
…
Пит стоит на пороге комнаты, когда она открывает глаза. В руках у него топор, на острие которого, разумеется, нет уже никаких следов крови. Китнисс садится в постели, Пит переступает порог комнаты. И молчит.
Китнисс представляет его растрескавшиеся картины. Трещины теперь видны еще лучше – в трещины забилась кровь. Капли крови оказываются и на потолке, и на стенах. Безмятежные глаза Эффи Бряк изучают трещины на лице Хеймитча. Глаза Хеймитча, к счастью, закрыты.
Воображение рисует картинку за картинкой. Но Пит продолжает молчать. В ее фантазиях они всегда встречались по-другому, но сейчас Китнисс не уверена, что это – не ее фантазия, а реальность. Поэтому ей приходится встать, подойти к нему ближе, коснуться подушечкой пальца его потрескавшейся щеки.
И улыбнуться.
- Попался.
…
Новая трещина делит мир на «до» и «после».
…
Она прошлась по землям Панема огнем. Он затопил выжженные земли кровью своих врагов.
Трещины на их лицах сливаются в один причудливый узор. Китнисс жалеет, что не умеет рисовать, и не может перенести этот узор на бумагу.
…
Джоанна рассматривает фотографии с неподдельным интересом.
- Я неплохо выгляжу мертвой, - на губах ее играет довольная усмешка. – Но мне не хочется проверять так ли это на практике.
…
Бити создает теперь только огнестрельное оружие. Он остается в Дистрикте-13, там же, где, по словам Капитолия, был убит Питом Мелларком. Вместе с умерщвленным с особой жестокостью Гейлом (на деле оправляющимся от огнестрельных ранений после встречи с повстанцами Капитолия) они работают над новым оружием. Эффи, приехавшая туда же с коллекцией картин, годовым запасом туалетной воды и вечно хмурым Хеймитчем, вносит в их модели свои ценные предложения. Не стоит и упоминать о том, что чаще всего эти предложения связаны с цветом и формой, и почти никогда не берутся в расчет создателями, умеющими делать заинтересованные лица, и думать при этом о том, что будет на ужин.
Джоанна достает всех, кто сражается в рядах сопротивления новому режиму, оказавшемуся слишком похожим на режим прежний. Она не меняет свой топор на лук, и носит в нагрудном кармане сложенную в четыре раза фотографию, на которой ее голова отделена от тела. Фотографию она показывает всем, кто попадает в пределы ее видимости, и жаждет добраться до Плутарха Хевенсби, потому что Китнисс запретила убивать кому-либо Альму Койн.