— И вот ему, ребенку этому, придется так же, как и нам, — продолжал муж,— даже хуже! Не на радость родятся нынешние дети. Наши отцы на войне страдали. Мы росли во время войны, в нужде. А этого ребенка, думаешь, что ждет? Разве спокойно на свете? Кто же не знает, что скоро снова начнутся войны? И не такие, как были. Этим детям будет еще хуже, чем нам и нашим отцам.
— Неправда! Ты сам этого хочешь.
— Нет, это ты хочешь! Покуда спокойно, можно добыть кое-что, а ты боишься такую важную шишку — Назаревского — потревожить! Какой он тебе товарищ? Он большой начальник, а ты в навозе копаешься! Когда свалится какое-нибудь несчастье на народ, ты и это вот дитя погибать будете, а он будет командовать.
— Ты забыл, какой ты его малую сестренку видел! Говорить с тобой...
Она начала ходить по комнате с ребенком на руках— не могла усидеть на месте. На душе было мрачно. Она старалась больше не говорить и успокоиться. Немало упреков пришлось ей выслушать, но к Назаревскому она так и не пошла. Ей хотелось с ним повидаться, но не по таким делам.
Так протекала жизнь в этом доме.
Года через четыре портной снова появился в здешних местах. Михал Творицкий к этому времени имел уже свои овчины. Правда, на кожух одной не хватило, и пришлось ее докупить у Степуржинского, с которым давно уже установилось молчаливое соглашение: никто никому про всякие старые дела не напоминал. Так что Степуржинский временами даже заходил к Творицкому в дом. Плечистый, широкоплечий и черноусый, он и сейчас раза два приходил в хату и наблюдал за тем, как портной шьет Михалу Творицкому кожух. «Первый кожух себе справляет», — думал он, жуя соломинку.
К этому времени хата Творицкого была уже покрыта, огорожена, а за огородом стояло новое гумно. Работая и наблюдая за Творицким и его женой, портной думал: «Не ладят между собою, плохо живут». Степуржинский как-то пожаловался портному:
— Этот Творицкий гнется, прибедняется. Поначалу думалось — может, и правда. А потом, как только хату достроил, сразу как-то и гумно поставил, и корову купил, и лошадь сменил. Откуда бы все это могло взяться, если бы он такой бедненький был? Я налоги плачу — а как же? Степуржинский, стало быть — богатей! А он, беднячок, живет себе, и никто его не трогает. И откуда что берется, никто ничего не знает. С женой ссорится, а из-за чего? Кто их разберет!..
— Правильно, братец, говорят: в чужую душу не влезешь.
Портной снова пошел по здешним местам работать. Случалось, что он у себя дома не бывал по полгода и больше. А в последний раз приходил больше года тому назад, семьи дома тоже не было, и хата стояла на замке. Такой ее застал теперь и Нестерович, а потом, по милости Наумысника, от хаты осталось пустое место. Об этом здешние жители говорили мало: за последнее время люди привыкли ко всяким неожиданностям. Ходили слухи, что портной обосновался на постоянное жительство где-то далеко, на запад отсюда, где (он всегда рассказывал) и земля лучше, и люди богаче живут, и работы больше. Так или иначе, а домой он давно не заявлялся. Никто этого не замечал. Тут совершались большие дела.
К маю выстроили четыре барака. Уже рыли первую осушительную магистраль. Рабочие обжились. Вечерами на опушке леса горели огни. Ночные птицы присмирели.
В последние дни мая сюда из центра перевели крупную сумму из средств, ассигнованных на строительство. Деньги были переведены в районный банк.
3
Была осень. Над землею стояли теплые туманы, и в тихие утренние часы издалека было слышно, как шуршит желтая листва. К полудню сквозь туман пробивалось солнце, трава и деревья оживали, леса как бы отступали вдаль, а небо поднималось выше. Пахла кора на деревьях, никла придорожная трава. Мир вокруг был полон великой красоты.
На дорогу вышла девочка. Осенние цветы желтели над блеклой травой, в воде отражались небо и зубчатый гребень леса. Все было полно великого и таинственного смысла. Девочка шла туда, где дорога обрывалась. Птички взлетали и прятались в придорожных зарослях. Девочка оглянулась, но ничего уже не увидела, кроме спуска и неба над ним. Она вернулась, поднялась на пригорок и снова увидела перед собою зеленые сосны, желтые дубы, серое поле. Впереди виднелась хата, рябина с пучком пунцовых ягод, множество птичек на крыше. Значит, дом близко, значит, тут можно гулять, потому что сказано: далеко от дома не уходить! Девочка снова пошла вниз. Совсем близко, весь залитый солнцем, стоял ельник. На его зеленом фоне рдела осина и желтели дубы. Хорошо бы туда пойти! Вдруг девочка стала вглядываться в придорожное поле: там что-то блестело и заманчиво переливалось разными цветами. «Далеко это от дома или нет? Хоть и далеко, все равно, только бы поскорей!»