Девочка побежала по дороге, перебралась через канаву и схватила полную горсть переливчатых бликов. Это был осколок желтой бутылки. Девочка знала, как им пользоваться. Она закрыла пальцами один глаз, а к другому приложила стекло. Все сразу изменилось: ельник помрачнел, небо стало страшным. Все как бы закипело, завертелось. Чудилось даже, что возникают какие-то особые звуки. Девочка нарочно крикнула высоким пронзительным голосом. Стало еще страшней. Казалось, что разбросанная по полю солома пылает огнем. Девочка отняла от глаза стекло и посмотрела вокруг. Все приняло обычный вид. Она пробыла здесь некоторое время и даже забыла, что нельзя уходить далеко от дома.
— Слава! Славочка! — позвал женский голос.
На дороге стояла мать. Девочка, волнуясь, подошла к ней.
— Посмотри, мама, каким все кажется.
— Брось стекло, лицо порежешь!
Девочка прижала стекло к груди. Мать взяла ребенка на руки и вынесла на дорогу. Девочка тем времен нем успела еще раз посмотреть сквозь стекло.
— Мама, какое все страшное делается!
— Ты знаешь, что маме некогда, мама просила, чтобы ты далеко не уходила. А ты меня не слушаешь. Надо в поле ехать, а я сколько времени потратила, тебя искала! Я тебя не могу одну дома оставить.
Девочка шла вприпрыжку, то и дело прикладывая к глазу стекло. Зацепилась ногой за бугорок на дороге и упала. Мать взяла ее на руки и понесла. Во дворе стоял отец, молчаливый и хмурый.
— Тебя какие-то мысли грызут. Что с тобой? — спросила женщина.
— Никакие мысли меня не грызут.
— А почему ты все эти дни такой?
— Какой? Забот хватает... Садись, поедем.
— Ты какой-то пришибленный. Я сколько раз видела, что ты в тревоге, только не говорила. Ну, что такого, если следователь тебя два раза допрашивал? А как же могло быть иначе? Дело-то ведь не шуточное! И теперь ты все о чем-то думаешь...
— Что тебе все мерещится?
Он вяло усмехнулся и тронул лошадь. Ехали медленно.
— Возьми себя в руки! — говорила жена. — Человек, если захочет, может себя переделать. Ты вчера недосчитался двух рублей, которые я взяла туфли починить ребенку, и поднял крик. Ты кричал, что если холодно, ребенок может и дома посидеть! Ты, говоришь, стараешься, чтобы ребенку, когда он вырастет, было где жить, чтобы в случае беды ему было «чем спасаться», или как ты там еще говоришь... А пока суд да дело, ты уже сейчас портишь жизнь этому ребенку, скаредничаешь...
«Все было бы хорошо, кабы не такая жена», — думал он, ничего не отвечая. Женщина продолжала говорить; муж, обернувшись, крикнул:
— Замолчи!
Девочка прижалась к матери. Приехали на свое поле. Отец взял дочку на руки и опустил ее наземь. Мать слезла с телеги. Девочка чувствовала, что отец, так же как и мать, ласково прижимает ее к себе. Все было непонятно. Чувства ребенка не могли освободиться от мрака, в котором терялась всякая ясность. Девочка стояла между отцом и матерью. Как будто на две части нужно было разорваться детской душе.
Она достала из кармана свое желтое стеклышко и приложила его к глазу. Все кругом стало страшным. Мать склонилась к земле. Отец пошел за плугом. Слава отняла стекло от глаза, и мир стал снова ясным и радостным. Зеленел ельник, пахло поле, отливала багрянцем осина. Девочка начала срывать пожелтевшие листья с куста шиповника.
Около полудня Михал Творицкий сказал жене:
— Зося, надо отдохнуть. Посиди с ребенком. Я в лес пойду — может, грибы попадутся.
— Так поздно грибы?
— Что ж такое, осень теплая.
Он пошел медленно, но чем ближе подходил к лесу, тем больше прибавлял шагу.
В последнее время у него совсем было прошли приступы тревоги, причина которой таилась в допросах следователя. Ему всегда бывало не по себе после ссор с женой. А ссоры эти стали повторяться все чаще и чаще. Творицкий и сам не заметил, как прежнее его отношение к семье, к ребенку превратилось в полную свою противоположность.
Сейчас, когда он шел к лесу, что-то влекло его посмотреть, то место, где он нашел пачку новеньких трехрублевок. В лесу было тихо. Протоптанная тропа еще не просохла от ночного тумана. Он прошел туда и обратно мимо смолистых стволов сосен. И вдруг новая мысль взволновала его: «Из банка украдено ведь не триста рублей, а больше. Говорят, десятки тысяч. А может быть, и сотни тысяч! Почему же здесь валялось всего триста рублей? Почему не больше? Прошло с тех пор много времени. Но ведь не слыхать, чтобы еще кто- нибудь нашел здесь деньги...» Его даже дрожь охватила при этой мысли. Он несколько раз прошел опушкой леса туда и обратно, а затем быстро зашагал на свое поле. «Скорее бы день прошел!»