В тиши безветренной ночи или на ранней розовой заре всё в мире звучит иначе: каждый стук взрывается ударом молнии, тихий шорох разлетается грозовым рокотом, а для разговора достаточно лишь шёпота. В такое время можно даже услышать даже голос собственных мыслей. И Рэю они твердили только об одном – лишь бы никто его не услышал. Хотя этот страх был напрасен, в пекарне кроме него доживал свои последние дни его дед Николас, глуховатый старик добрейшей души, учивший мальчика секретам кулинарии. Дед редко занимался чудесами при дневном свете, и только по ночам раскрывалась его сила вибраций: он храпел так, что дрожали стены.
Рэй ночевал на пекарне, и мог раскладывать выпечку хоть до самого утра. Вот только в этот раз, он не стал истязать себя во благо семьи, он выбрал только самую крупную заплечную сумку и набил её своими любимыми пирогами, булками и кое-какой одеждой. Мальчик понимал, что наследства ему более не видать, и что бы он не взял из дома – будет оправданно. Его терзала обида, в этот момент он понимал, взамен этих пирожков он лишится последних обломков семьи. А ещё его дико мучала совесть, всей душей он не хотел брать пироги и рюкзак, всей душей он хотел остаться. Раймонд прекрасно знал, что Исидор назовёт его подлым вором и вероломной крысой, лично бросит его в мрачное узилище Эльсизара или переломает ноги. Так или иначе, если его поймают, участь его будет крайне незавидна, а каким именно образом, мальчик решил не выяснять. Чтобы отрезать пути назад, он стянул с полки роскошное парчовое покрывало, которым на зависть гостям накрывали кушанья от мух. Дела в усадьбе шли худо, и после смерти жены Исидор устраивал крупные обеды всего несколько раз, и очевидно ждал смерти тестя, чтобы продать и покрывало и множество других ценностей, собранных мастером кулинаром за долгую жизнь.
В самых глубинах души Раймонда пылали муки совести и стыд. Вселенная его моральных страданий растянулась до бесконечности, и он словно окунулся в омут смятения. В пекарне был припрятан приличный кошель с серебром, чтобы на месте рассчитываться с проезжими торговцами за муку, масло и сахар или давать им сдачи с продажи калачей и булок. Отыскав его, мальчик ощутил горькое презрение к себе.
Внутренний голос шептал ему, что ему необходимо сделать это, ибо его путь предстоит длинным и тяжким. Однако, другая часть его души, та противилась этому. Раймонд вспоминал как работники на усадьбе получали за свои труды оплату, и как ему хотелось плакать от ужаса и отчаяния, зная, что он мог получить только по шее за малейшую оплошность.
С горьким вздохом Раймонд взял горсть монет и поместил их в карман сумки. Пускай же будут сожжены все мосты. Хотя дед Николас был практически глух, но, когда за стенкой кто-то прикоснулся к тайнику с монетами, он каким-то непостижимым чутьём торговца почувствовал это и медленно вышел из своей комнаты.
Мальчик замер, в этот момент он не знал, как поведёт себя его дед. Старичок жестом указал ему присесть за стол и с трудом проковылял в сторону склада. Рэй провёл здесь всю жизнь и в совершенстве знал каждый мешок. Однако, Николас откуда-то умудрился вытащить прекрасный кожаный бурдюк, и взяв большую деревянную кружку, дед вылил остатки рубинового вина, вытряс последние капли и протянул бурдюк мальчику.
– Молоко сюда не лей – скиснет, – наставническим тоном проговорил дед.
– Деньги никому не показывай. Спрячь в разных местах, и чтобы не звенели, – сурово продолжил кряхтеть старик.
Рэй не отвечал, так как, чтобы дед услышал, кричать нужно было непозволительно громко, впрочем, они прекрасно понимали друг друга без слов. Николас был так стар и тщедушен, лишившись последних зубов, мастер кулинар был вынужден глотать жидкие каши и разваренные овощи, он плохо видел и забывал слова, но до последнего вздоха, он останется прекрасным кулинаром и человеком.
Дед продолжил сидеть над кружкой, словно провалившись в забытие, а мальчик вежливо поклонился ему и, сгорая от стыда, быстро выбежал во двор. На пороге пекарни его окатили волны прохладного воздуха. Внутри царили духота и жар, оставшиеся после вчерашней выпечки пирожков. Раймонд вдохнул свежий воздух полной грудью и медленно зашагал прочь.