— Кон-текст… Какие слова нам доступны! — начинает куражиться Ландышев. — Есть еще кон-венция, кон-вер-генция, пре-зумпция…
Ах, сколько мудреных звучных слов знал он в бытность свою доцентом. Как бойко их писал и говорил. Этому дерьмовому третейскому козлу и не снилось! Он был набит цитатами из классиков и мог изъясняться ими на любую тему.
— Господин Ландышев, вы то ли пьяны, то ли нездоровы. Зачем вы пришли?
— Затем, чтобы ты рассудил в мою пользу! И признал, что Авдеев не имеет права на страховку!
Коваль, настораживается: причина наглости Ландышева непонятна, но это не просто попытка «взять на горло», наглость на чем-то основана. И, проявляя осмотрительность, Коваль реагирует довольно сдержанно:
— Если бы не просьба уважаемого мной человека, я бы давно с вами распрощался. Все эти проволочки и увертки осточертели.
— Значит, я нечестный, да? А не лучше ль на себя, кума, оборотиться — как сказал великий баснописец. — Ты-то какой есть на самом деле?
— Какой же? Договаривайте.
Невозмутимость Коваля и эта его поза превосходства все пуще «заводят» Ландышева.
— Ты еще ничего не понял, — говорит он. — Думаешь, я пришел к Янову? Хрен-то! Я разговариваю с Ковалем Олегом Ивановичем. Та-ак-то вот. И Олег Иваныч сделает хенде хох. Он будет судить, как я велю.
Конечно, отправляясь на родину, Коваль просчитывал возможность встречи с кем-то из прошлого. Встреча такая весьма неприятна, однако не фатальна.
— Я под любым именем не привык, чтобы мне хамили. Я этого не разрешаю, — раздельно произносит он.
— Ах, ты не разрешаешь! Хочешь быть весь в белом! А я тебя спрошу: ты когда ее подушкой душил, ты ее при этом трахал?
Понимая, что Коваль сейчас на него бросится, Ландышев кричит телохранителям:
— Эй, ребята!
В дверь всовывается голова:
— Мы нужны?
Ландышев, чуть помедлив, жестом показывает, что нет, не нужны. Этой заминки хватает Ковалю, чтобы овладеть собой.
— И какое у нее было имя в этой сказке? — спрашивает он.
— Ха, проверочка. Галина не Галина, Марина не Марина… — наслаждается Ландышев. — А была она, пожалуй, Вероника. Так ведь?
Коваль молчит. Ландышев обнаружил знание того, что Коваль считал надежно скрытым. Что еще ему известно? А тот продолжает свою линию:
— Говорят, красивая была девочка. Небось и цветочка на могилку не снес?
Он повторяется и слово «наркотики» не произносит. Странно, но, похоже, выложил все, что знал, — догадывается Коваль и задает контрольный вопрос:
— Больше за мной грехов нет?
Ландышев озадачен ироническим его тоном.
— Мало, что ли? Убийство же. Мокрятины наделал!
Откуда он знает? Откуда?! Ладно, об этом я подумаю после, а пока:
— Если что и было десять лет назад… «если», я сказал… то, вероятно, велось следствие, виновных наказали. Если где было мокро, то высохло. Зря думаешь, что ты на меня наехал. Как говорят в уголовном мире, затыренное клеймо мне лепишь. Если по фене петришь — почеши ногу! — Коваль почуял в Ландышеве уголовную струю и вспомнил время, когда на Севере работал с заключенными и знал блатной жаргон.
Ландышев опешил от неожиданности, растерялся, понимая, что не одолел Коваля. А Коваль довершает победу:
— Суд проведу объективно. Документы о страховых выплатах представишь. Сколько надо времени?
И Ландышев пасует:
— Дня два… не знаю… да пришлю я, Олег Иваныч.
— Максим Алексеич!
— Максим Алексеич, — кисло поправляется Ландышев.
Он идет вон из гостиницы, еще не оправившийся от поражения, но уже распаляемый новой злобой на Коваля. Бормочет:
— Собака… Козел…
К утру злоба перерастает в ненависть. Ландышев чувствует, что Коваль его унизил, что он, падло, его презирает, неизвестно с какой, стати. Снести этого Ландышев не может…
Ему назначено на пустой загородной дороге в полях. В машине, кроме Ландышева и шофера, Руслан с охранником. Ждут.
Подкатывают два джипа — навороченный и попроще. Из второго выпрыгивают четверо телохранителей, становятся квадратом. Ландышев вылезает, вступает внутрь квадрата. Двинувшегося за ним охранника Руслан придерживает:
— Сиди, не положено. Это ж крышак приехал.
Сам он выходит и скромно занимает место в сторонке.
Ландышев кланяется «крыше» — тощему блондину с гвардейской выправкой — и начинает поносить приезжего австрийца.
Блондин слушает, глядя в сторону, — такая манера.
Руслан напрасно старается разобрать, о чем речь.
— Уже не в мои только — в наши дела лезет, — жалуется Ландышев.
Блондин коротко зыркает на собеседника: проняло.
— Не годится, — роняет блондин.
— А вроде намекнул, что из законников.
— Темнит, — сообщает блондин. — Как ты про него первый раз сказал, мы проверили. Он приехал сам по себе. Если кто за ним стоит, нам неизвестно. Вена Москву не предупреждала. Что мы ему — ангелы-хранители?
— Ничуть не ангелы, — оживляется Ландышев.
— Ну и… — «крыша» выбрасывает из кулака указательный палец, как дети изображают пистолет.
Руслан отмечает этот жест.
— Только вот немножко… — угодливо улыбается Ландышев. — Все-таки третейский судья… случись что — пятно на моей репутации.
— Это уж твоя проблема, Ландышев, пятно от себя отвести. Все?
— Да, спасибо, прости, что побеспокоил.
— Будь здоров.
Блондин садится в джип, охранники вскакивают в другой. Ландышев смотрит, как они отъезжают. Подходит Руслан.
— Я ему устрою венский вальс, — удовлетворенно бормочет Ландышев.
Руслан понимает. На душе у него гнусно.
В кабинете Знаменского работают три монитора. На первом экране солидного вида мужчина рассказывает без понуканий:
— Не знаю, кто там верховодит, но они подгребают транспортные фирмы под себя. Синдикат, наверное, варганят.
— Каким образом? — интересуется следователь.
— Разоряют и захватывают. С дефолта началось. Сильному и дефолт на пользу… Только это все не для протокола, извините. Пристукнут еще.
Входит оперативник Андрей, Знаменский делает ему знак посидеть и переключается на следующий монитор, где Канделаки беседует с представительной дамой.
— Что я понимаю? — говорит дама, изображая наивность. — Я ведь только женщина.
— Вижу, что женщина. Трудно было бы не заметить. Просто невозможно.
— То есть?.. — Дама не поймет, надо ли обижаться.
— Примите как искренний комплимент, — успокаивает ее Канделаки. — Надеюсь, вы тоже замечаете, что я мужчина…
Знаменский усмехается: эту Василий расколет. А вот у Юрьева упрямый человек сидит. Юрьев допрашивает Авдеева.
— Вы сегодня скрытничаете. Вот этот случай с затонувшим грузом…
— Внутренняя проблема. Мы ведем переговоры. Вопрос завтра-послезавтра будет решен.
— Почему вы не хотите быть откровенным? — допытывается Юрьев.
Авдеев разводит руками:
— Ландышев, какой он ни будь, он мой деловой партнер. Что-то вам про него говорить — совершенно неэтично.
— Другими словами, вы в целом за правовое государство. Но устраняете закон от регулирования ваших деловых проблем.
Авдеева формулировка приводит в некоторое смущение. Он что-то говорит, но Знаменский убирает звук и отворачивается к входящим Томину и Китаевой.
— Здравствуйте, господа офицеры! — сияет улыбкой Китаева. На ней сегодня надето нечто такое… Знаменский никогда не разбирался в женских нарядах, но чувствует, что это писк моды. И ей идет. Впрочем, ей все идет.
— Кто там? — спрашивает Томин о мониторах.
— Хозяева транспортных фирм, — поясняет Знаменский. — Кто-то их постепенно съедает. В этой игре Ландышев со своим дорожным разбоем не ферзь, но и не пешка.
— Но, Паша, Интерполу и, следовательно, мне Ландышев нужен как подельщик Мокрого по грабежам ювелиров! Я с этим Ландышевым загублю карьеру.