Изможденный бессонницей и борьбой с водными хищниками, последних двух он убить не смог, и его быстро скрутили и огрели по голове увесистой осиновой дубинкой, пропитанной каким-то нейролептиком, который при попадании в рану лишил его чувств.
Он знал, что эльф просто так его не оставит – в конце концов, он уничтожил больше половины отряда Безымянных! – но мог только гадать, какое наказание приготовил ему хозяин. Для него физическая боль стала явлением обыденным, даже обычным, и хозяин это прекрасно понимал, убедившись, что его раб-отступник успешно прошел испытание с пираньями, но что тогда? Что еще ужаснее можно придумать, чего еще не видел он, сам Безымянный?
Он в который раз пожалел, что не убил эльфа, когда был шанс. Хотя возможно ли это? Тот кинжал, который он всегда носил на шее, пах как-то странно, словно не принадлежал этому миру, и от одного его вида у него по спине пробегали мурашки. Нет, его не убьют, он будет страдать. И долго – намного дольше, чем до посвящения, и уж точно намного ужаснее, чем во время заучивания кодекса. Но, как уже говорилось, боль – явление переменчивое, она никогда не длится вечно. А смерть… Смерть уже ждет его в своих объятьях, заманивая тишиной и покоем, навеки.
- А вот и ты…
Эльф старался говорить спокойно, но это у него не выходило: в его голосе ясно читалась ярость и ненависть к его персоне. Без сомнений он хотел его убить, но осознавал, что смерть – слишком просто. О, нет, провинившиеся должны страдать, долго - бесконечно долго.
Краем глаза он заметил, как высокая седовласая фигура отделилась от теней у западной стены и сделала пару шагов в его сторону, чтобы пульсирующий синеватый свет осветил его одежды, а самое главное – цепь. Эту узорчатую длинную цепь черепашьего плетения с мелкими, но чрезвычайно острыми шипами он помнил хорошо – на ней всегда висел короткий продолговатый черный кинжал, заканчивающийся едва заметным крючком на острие, который при правильном использовании мог причинить особую, ни с чем не сравнимую боль.
Эльф, стараясь сдержать гнев и не кинуться на него с кулаками, поддел ногтем одну из звеньев цепочки и задумчиво качнул висящим на ней кинжалом, так что тот стал коротко переливаться загробным и холодным лазоревым цветом.
- Ты разочаровал меня, Безымянный. Очень разочаровал.
- Я… - он сглотнул, пытаясь преодолеть боль от сдавливающего горло железного ошейника, - я больше не Безымянный, ты, мразь!..
- Вот как? – эльф нахмурил тонкие изящные брови. – А почему я тогда могу сделать так?
Он перехватил черный кинжал у начала рукояти и слегка повел им в сторону, порождая новую волну боли, но уже не физическую, а психическую.
Его голову словно окатило ледяной водой, а затем бросило в печь. Мысли судорожно метались, виски все больше стискивало клещами, а эмоции рождались одна за другой, и когда не находили себе места в его голове начинали раздирать его разум на части, причиняя немыслимые страдания. Какая-то огромная сила, словно змея, вдруг проникла в его голову и стала стремительно извиваться, заставляя забыться, возжелать смерти, и от ее огненного касания перед глазами вдруг что-то ослепительно вспыхнуло белым светом, и разум лопнул будто надутый шар, который прокололи иглой.
Спина до хруста позвонков выгнулась, ногти впились в холодный гладкий камень пола. Он раскрыл рот в беззвучном крике, а затем просто выдохнул и упал, на несколько минут лишаясь самого себя и ощущая, как его обволакивает окружающая его тьма.
Да, он и не сомневался, что эльф его контролирует, но и представить не мог, что таким образом. Что только что случилось? Неужели хозяин всегда мог вот так просто вломиться в его голову и делать там все, что ему заблагорассудится? Тогда это значит, что он знал все? Знал, что он больше ему не подчиняется, что может предать в любой момент?
Он в ужасе раскрыл глаза. Денна! Нет, нет, нет, она в пещере, в безопасности. Ее там никто не найдет, но – о духи! – прошла уже неделя, а в ее шее осталась игла! Что могло с ней случиться?
- Я долго думал над твоим наказанием, - прошипел сквозь зубы эльф. – Поначалу я хотел тебя опустить в чан с кипящим маслом или скормить скрилингам, давая им отгрызать от тебя по кусочкам, но понял, что все это слишком банально, слишком легко – ты это переживешь, а если умрешь, то тебя уже не вернуть. Милосердие – не мой конек, наследник, и ты в этом еще убедишься.
Он подошел ближе, его руки дрожали. Он стиснул пальцы в кулак и уже занес их, чтобы нанести удар, но передумал и просто пнул его в бок, заставляя лечь животом на ледяной каменный пол.