Кто кому более нужен: холопы Господину или Властелин рабам?
За стенами Дворца лил косой дождь… Кравчий выполз из Царской Палаты, будто молнией шандарахнутый. Постельничий Игорь Поклонский с тревогой взглянул на боярина.
— Яков Данилович, чего там?
— Государь... почивает.
— А ты сам чего, будто обухом тебя по темени вдарили?
— Дождь зачастил: голова закружилась. Не оправился ещё от хвори своей с концами.
— Ступай отдыхать, Яков Данилович, — озаботился постельничий. — Батюшка спит, и ты прикорни.
— Ныне в Детинце заночую — верное дело.
Кравчий направился в сторону кухни. В коридоре он увидел Еремея Ивановича. Дьяк Торгового приказа поздоровался с боярином Лихим тем особым способом, который поминал давеча Жеребец: приложил десницу к сердцу, толстыми пальцами потревожил парчу кафтана.
Яков Данилович ночевал в Детинце, спал плохо, всё ворочался на топчане, припоминая разговор с кесарем, с калгановским посланием так и не ознакомился. На другой день после полудня вернулся в имение. Жена сразу же повела его на беседу в светёлку. Лихой отразил первый наскок супружницы, сел за стол, накалякал цидулку Василию Милосельскому, вручил письмо смерду Терёшке и услал его к Смоленскому тракту. Потом показал жене цидулку из дворцового схрона и кратко молвил:
— Калгановское...
— Читай.
— Быстро они разродились согласием, — зашелестел бумагой Лихой, — “Яков Данилович, полководец великий, зачем к старой лисице в гости ходил? Твои благодетели”.
— Нагулялся, жучок? Размял лапки, любезный муж?
— Правду и пропишу в ответ, — не растерялся боярин. — Покушение на меня было. Желал в глаза поглядеть... старому псу-лису. Терентий был у Николиной церквы?
— Был. Послания от стремянных сотников не лежало.
— Затихарились служилые.
— Ждут свидания с Калгановыми, не тревожься за них. Расскажи, как с Государем побеседовал. Милосельскому накалякал записку — поведай и мне, Яков Данилович.
Марфа Лихая стояла у раскрытого окна (снова вернулась жарюка), перебирала пальцами смарагдовое ожерелье и строгими зеленоватыми глазами буравила сидящего за столом мужа.
— Поначалу о том о сём говорили, печки-лавочки. А потом Государь словно в бредятину впал. Про сон говорил волшебный, а в самом конце беседы... будто отравы меня попросил ему дать.
— Бред ли то был, милый Яшенька? Самодержец коли желает чего — негоже ему отказывать.
— Ты в своём уме, милая? Царь — отравы дать просит!
— Просит — дай. Про третий шлях помнишь?
— Что за мето́ды подлые? К отцеубийству меня толкаешь?
— Запомни, Яков Данилович. Чтобы по жизни твёрдо шагать... и с Богом, и с Чёртом надобно ладить уметь. А высо́ко летать — и подавно. На третий лад настраивай душу, супруг.
— Где шлях пролегает, сквозь дымку столетий, душа там страдает, и лад её — третий... к неведомым далям зовёт, тревожную песню поёт...
— Наша даль — известная. И не столь далече она.
— Рука... не подымется, Марфа Михайловна. Государь меня золотом обласкал. Имение, где проживаем, даровал. Боярское звание жаловал.
— Он сам тебя просит о том.
— Как седой лунь говоришь! “Запомни, де, Яков Данилович! Ты — не травитель, ты — избавитель...”
— Так и есть.
— Ты в Симеоновом монастыре не гостила последние дни, жёнушка? — вспылил боярин. — Уж больно схожие у вас... умов заключения.
Яков Лихой был не прав. Супружница не гостила в святой обители. Умозаключения хоть и схожие — положения разные. Один с небес шепчет в ухо лукавых речей, другой с земли воркует. А решение всегда за тобой остаётся. Твоя загляд — твоя воля, дворянин воложанский.
— Стремянные сотники как же? — наседала жена. — Закрутили союз, наговорил им речей, а теперь — в кусты?
— Твоими словами вещал!