— Моими словами — да своими устами! На половине пути мы стоим. Надо дальше ходить, Яков Данилович. Нету дорожки назад, нету её! Либо — мазок елейный, либо — прах забвенный.
— Третий шлях? — рассвирепел муж.
— Он самый.
— Вот где мне... третий шлях твой! — Яков Лихой вскочил со стула и черканул большущим пальцем по шее. — Ultimum punktum обнаружился. Срисовалась на небосводе последняя точка... на шляхе твоём! Нашептала заклятия — вот Государю болезному и свиделся сон окаянный! Пташечки, солнушко, травушка...
Марфа Михайловна презрительно хмыкнула, а потом молвила:
— Не дуркуй... черть верёвочный. Все старания — ради тебя единого. Стремянные стрельцы, братьев охмурили, новгородская смута, крымский поход. Да само провидение нам червлёную дорожку выстелило по шляху заветному. Душеньку на третий лад строй — и гойда, боярин Яков Лихой! Сдергоумка не празднуй, делай, как надобно, а потом — воздавай хвалу Господу своему!
— Не бывать тому, слышишь меня, дочь Сидякина! Не бывать!
— Ну и.. о́колотень, королобничек, не́смысель! Рученьки худородные замарать опасаешься?
Яков Данилович припомнил полезные советы из правил разумного бытия: плетью стегать по спине и по ногам, кулачиной можно вдарить в плечо и по шее, но без усердия. Бить по чреву дозволяется после того, как супружница принесет Царю Семейства троих детей из которых хотя бы один обязан быть мальчуганом. Боярин Лихой прикинул: у нас девка и два мальчугана — можно и в пузо вдарить!
Заместо чрева жены, дворянин жахнул кулаком по столу, пузырёк с чернилами едва не упал, и выскочил из светёлки. Презлая Марфа нанесла удар в самое больное место — худородное происхождение мужа. Боярин чумным псом стал носиться по двору, требуя холопа Батыршина. Челядь сообщила барину: Митька до водицы ускакал охолонуться, жарюка. Яков Данилович тотчас заслал за любимцем холопа с наказом — схватить конопатого за шкварник и доставить в хоромы... В суете боярин совсем позабыл о том случае, что ноне — ночь на Ивана Купала.
Боярыня помнила... Ближе к вечеру муж и конопатый холоп укатили на повозке невесть куда. В мужика вырядился и уехал гулять с Митькой. “Гулевай себе... бражничай. Мы тоже не лыком скроенные”. Марфа Лихая ближе к полуночи намазалась второй мазью — для летования. Снова зной захватил землю, а тело чародейки... снова захватило весёлое томление. Она скинула с себя одеяния. Нагая Лихая вылетела в трубу.
Подклётная затворница воспарила к небесам. За шальной головой вились шелковистые рыжеватые локоны. Перси налились соком, круглые сосцы замигали рубиновыми огоньками. “Не желаешь на заветный шлях ходить — пёс с тобой, мухоблу́д. Всё для тебя сделала: стрельцы, воры, с темницы спасала, дождь вызывала... Теперь же — сама полетаю. Если сам воспарить не желаешь, глупец...”
Хула стыду! Хула всем мозгоклюям, надоедам, прочей сволочи! Хула оковам, опутавшим сознанье, сковавшим страстные желанья. Летать! Не сметь нудить! Не унывать, грешно скучать. Хулец постылому стыду! Оп-оп-оп-оп. Пошёл вприсядку. Хорош! Давай-давай! Оп-оп-оп-оп! Оп-оп-оп-оп! Набекрень елда, в молоды года! Тянет в леву сторону: и Семёна, и Фому! И Никите, и Лукьяну: дай пощупать бабу пьяну! Оп-оп-оп! Пьяная поёбка! Оп-оп-оп! Ой, как мне неловко. Оп-оп-оп! Задирай живей юбчонку! Оп-оп-оп! Вжах... закончилась девчонка! Опа-опа! Цах, какая жопа! Опля-опля! Ну-ка не печальтеся. Ой-ой-ой-ой. Мой змеёныш-удалец, буйная головка! Завсегда в любу пещеру, пролезает ловко. Оп-оп-оп-оп! Оп-оп-оп-оп!
Эх, гулевание!
Часть 4. Глава 3. Крапивой по жопе
И сызнова цельный день палило неумолимое солнце. Трое ярыжек, приоткрыв рты, как свежесваренные речные раки, возлежали на траве, схоронившись под густыми кронами кустов у дороги. Божий день, хвала Иисусу Христу, пошёл к вечеру, но и к закату свежести не прибыло. Ночка предстояла знойная; Иван Купала, небось, старается...
— Припомню, — заговорил старшой ярыга, — что опричь хозяина — ведём догляд и за его конопатым холопом. Звать — Митрий Батыршин.
— Я тут уже трёх холопов с конопатыми рожами зрил, — промямлил другой служивый, еле ворочая языком.
— Я прознаю нужного. Он скакал ноне тут... компанией. В речке они купались — потом обратно вернулись.
— Слава Господу, что не за всеми смердами задача следить нам, — заворчал третий ярыжка.
— Возрадуйся, что хоть в теньке лежишь, — молвил старшой. — Пётр с ребятами на конях нынче.
Яков Лихой у конюшни прижал к стене Митрия Батыршина, положил ему руку на плечо и заговорил, вращая чумными васильковыми очами: