Часть 4. Глава 4. Поганый чернец
Каурую кобылу привязали к коновязи, саблю в сене оставили. Авось и не стянут.
— А и похерим, — махнул рукой странный ныне боярин, — етись оно всё… кобылкой-кауркой.
Седобородый крестьянин потрепал лошадку по морде, и товарищи вошли в кабак. Посад находился неподалёку, за столами сидел больше ремесленный народ. У самого входа утвердились двое смирных дьячков. Они чинно хлебали пиво, протирали усы... тихими голосками беседовали. Ремесленники вели себя по-другому: горланили, спорили, лакали больше хлебную водку, горстями сыпали в рты закуску, квашенную в собственном соку (посечённые вперемешку капуста, морковь и брюква), часто жахали кулаками по столам. Один ремесленник поил водкой дородную бабищу, лапал её... шептал хмельной шкурнице в ухо прелестей, щекоча ей лицо рыжевато-багряной бородой и усами, мимоходом бросал победоносные взгляды на приятелей за соседним столом. В дальнем углу щипал струны музыкант-гусляр с бельмом на глазу. Спёртый дух перегара вперемешку с кислой капустой. Сумрак. Белесое бельмо-занавеска на очах всех пьяниц Вселенной. Душа гуляет, а бражка разум замутняет. Чёрт за иконой сидит, вон тама, глядите! Скалится, лукавый. Держите его! Где чёрт схоронился? За иконой, в красном углу! Ловите его, православные! Ха-ха-ха! Нету там чертеняки. Ножи за иконою спрятались, обёрнутые тряпицей.
Разгулялась по кабакам матушка Государыня-Русь! Пей от души, пей не робей, люд православный. За здравие Царя! Пополняй казну. Гулевает душа! Пей веселей, пропивай последнюю ветошь. Чумное сердце руби в ботвинью! Гуляйте, свиньи. Держитесь, бабы! Потом отмолим в церквах шальной души греховные кривляния. Эх, плясать желается! Оп-оп-оп-оп! Раз... и задули ш-шальное пламя.
Яков Данилович и Митрий Батыршин ворвались в хмельной сумрак после свежего летнего воздуха. Будто прогулялись по святым небесам, а потом решили заглянуть в подземелье. Поглазеть, как грешники в котлах варятся, как безсоромицы на сковородах подпрыгивают телесами...
Путешественники сели в единственный свободный угол. Их явление не вызвало любопытства — чёрные холопы зашли глотки смочить... экая невидаль. Митрий Батыршин пошёл к стойке — договариваться с пузатым хозяином о питие и закуске. Ряженый барин снабдил его горочкой монет, наказал взять вяленого мясца, закваски похрустеть, да ситной браги для пересохшего горла и беспокойной души. Поначалу — кувшин, а потом — как пойдёт.
Первые кружки осушили почти залпом. Митрий разлил из кувшина по второму кругу, закинул в рот горсть закваски, похрустел закуской, и выжидательно посмотрел на хозяина. Ряженый боярин гонял во рту кус вяленой свинины, уставившись немигающим васильковым взором на глиняный кувшин, который скоро будет ополовинен, и погрузился в думы. Батыршин снова захрустел закваской, тыльной стороной ладони протёр рот, и вдруг… заговорил первым:
— Эх, хозяюшка. Я не всё знаю, да много чего разумею. Я ить — твой верный пёс, как никак.
— Пьём, Митрий, — молвил боярин, схватив кружку.
Приятели чокнулись и смочили глотки ядрёной бражкой. Сладкий ситный привкус ещё долго держался на языке... обволакивал приятной колкостью.
— Прижали меня, Митяй. Зело прижали, со всех краёв...
— Одолеем ворогов, Яков Данилович, — развязал язык конопатый холоп, захмелев разумом. — Как в той рубке с татями: раз, двась, трись. Я за-ради тебя, отец родненький, и в огонь, и в воду... и в яму любую, вот тебе хрест.
Митрий осенил себя двумя перстами.
— Женить пора тебя Митрий, ась?
— Пока не надобно, — взмолился хмельной холоп. — Ныне сердцем я шибко страдаю по одной кралюшке, не перебесился аще...
— Митяй, слышишь чего. Поделиться с тобой я желаю... терзаниями, да только всего пока не могу рассказать.
— Скажи как-нибудь, Яков Данилович. Как сумею пойму.
— Есть черта одна, Митенька. Заветная... но зело опасная. Как черту эту перейдёшь — другим человеком стать можно.
— Навроде как — через Калинов мост перейти?
— Во-во, Митька, оно самое. Нельзя мне на месте топтаться, через Калинов мост идти нужно. А только, чтобы мост перейти — убить в душе надобно прежние положения. Весьма задача тяжёлая, вот у меня в нутре ныне всё и… переворачивается.
— Подсобить я тебе желаю, Яков Данилович.
— Чего ещё?
— Слушай, кормилец. Есть место одно — умёт уединенный. Ехать нам — не шибко и далеко. Игрище славное там. Рупь серебром сыщем?
— Найдём.
— Бражку допьём толечко, — конопатый холоп разлил по кружкам остатки мутноватой жидкости из кувшина.