Где-то у излучины реки продолжалось ещё одно игрище...
Нагая шкурёха обвела багряным языком червлёные губы... Отросток внезапно налился соками и мигом увеличился размером. Прелюбодейка в который раз звонко расхохоталась — вот так комедь! Такие бывают? Ого — взошёл подсолнух, ха-ха. Волочайка заработала ладонью резвее. Сзади послышалось томное придыхание. К горлу шкурёхи подкатила волна. Она прекратила терзать срам, но пальцев не расцепила. От знойного воздуха раскрылся рот... сосцы златоволосой прелюбодейки топорщились ввысь, рубиновые кругляши налились вишнёвым соком. “Побаловала... и будет” — решила она. В этот миг её темя накрыла могучая мозолистая пятерня и потащила вниз шалопутную голову. Рыжеватые кудри рухнули на бедное жиром чрево крестьянина...
Игрище на заднем дворе только набирало обороты.
— Митька! У него грива топорщится... как у чёрта лукавого! — заорал боярин, входя в удальство.
Бывший боец Опричного войска позабыл обо всех неудачах и во все глаза зрил на рвущегося с верёвки кабана. Хряк верещал без умолку.
— Зверь злющий, хозяин! — завопил Митрий
— Отпускай, режь бечеву́!
Батыршин полоснул кинжалом верёвку. Кабан пробежал вперёд, но быстро остановился. Животное оценило неприятеля лютым взором. Хряк отбежал к частоколу, развернулся, вспахал копытом землю, наклонил голову вниз, угрожающе заревел, смолк... а потом полетел прямиком к недругу, разрезая нижними клыками спёртый воздух.
Убивать его, в кровь разодрать, зашибить с ног, убива-ать! Клыками разорвать в клочья.
Часть 4. Глава 5. Зверем быть
Первый и второй разы бывший боец Опричного войска с лёгкостью отскакивал в сторону от набегавшего зверя. Потом эти действия стали порядком утомлять, а злющий кабан, казалось, высасывал из противника силу и становился ещё резвее. Яков Лихой никак не мог приноровиться к нужному удару. Он привык сражаться с людьми, а сейчас ему требовалось срубить шею животного. Кабан попёр в очередную атаку, боярин снова отскочил в сторону, а после почуял, как в левом боку кольнуло иголками, а правая ступня будто слегка подвернулась.
— Пора ему башню рубить! — завопил Митрий. — Изловчись, хозяин!
Яков Данилович засуетился мозгой. “Соперник — низок ростом, а значит — надо бы сместить силу удара, подловить зверя наискосок, чтобы ловчее шею срезать”. Боярин не знал и не видел, что в проёме строения затаился хозяин двора, натянув тетиву лука, готовый в случае надобности стрелой сразить чумное животное. Воложанин собрался духом, искренне веруя, что шалопутный холоп втянул его в опасное приключение и сейчас он может полагаться только на себя.
Есть спорина́, молодцом, царский кравчий! Яков Лихой подобрался телом, улучил час... Зверюга подлетел к нему, он не стал пятиться назад, не отпрыгнул в сторонку, а заранее шагнул вперёд навстречу опасности, сместился под небольшим углом... и нанёс мощнейший оттяжной удар. Тело кабана рухнуло на вытоптанную землю загона, подрыгало ногами и упокоилось. Багряная кровь с полуотсечённой башки животного оросила твердь небольшой лужицей. Батыршин налетел на хозяина, истово сжал его в объятиях и в некой экзальтации радостно заголосил:
— Вот так, Яков Данилович! Зарубил ты башню! Всё ты можешь, отец родный! Силушка в тебе есть… агромадная!
Есть силушка; эге-гей, дубинушка.
А над гуляками, скачущими шальными козлами через полыхающий костёр у берега речки, кружил чёрный вран. Такое представление и ему надоело довольно быстро. Каркун подобрался к полуразрушенному срубу и влетел через прореху крыши внутрь, как и ведьма недавно... Воронец вцепился когтистыми лапами в разломанную перекладину, рудожёлтые огоньки его глазёнок вспыхнули, и он тоже стал наблюдать игрище.
Рыжеволосая волочайка подняла голову, оторвавшись от срамного места, облизнула багряным языком солоноватые губы, и рухнула на сено, рядом с крестьянином. Да только разбушевавшийся трахаль не намерен был отдыхать. Он забрался на знойное тело шкурёхи, навострил орудие, и принялся с усердием вколачивать гвозди в жаркие телеса волочайки. Она обвила ногами его стан, когтистыми руками вцепилась в мощную спину крестьянина. Воронец с равнодушием поглазел на подрыгивающие ноги мамо́шки... его слух утомили тяжкие вздохи мучеников; каркун взмахнул крылами и вылетел на свободу...
Распердолили разбоярыню, раздербанили.
Разъети-развороти её. Разом! Ухнем.
Коренастый хозяин окаянного двора схватил кабана за задние лапы, Митрий Батыршин взялся за лохматые ухи. Лихой, ощерив рот, принялся длинным ножом отсекать голову поверженного зверя до конца. Могучая шея кабана — не людская выя. У человечка что — превострой сабелькой махнул с потягом — будьте любезны. Голову положил на пень — топором жахнул — получите. И с шапкой не нужно морочиться освобождённому от скабрезных мыслей теперь — отсечённая башка не мёрзнет... Яков Лихой всю рубаху перемазал в тёмно-багряной крови зверя.