— Дрянь, — швырнул окровавленный нож наземь свирепый боярин, — такой хулёвиной я только твою башку отсеку! Кинжал вострый есть?
Коренастый хозяин выпустил из рук задние ноги зверя и скрылся в деревянной постройке. А Митька будто прирос руками к лохматым ушам.
— Шамширу надо было брать, Яков Данилыч, ась? — молвил Митрий Батыршин с опаской глядя на сердитого хозяина.
— В манду херась, — сплюнул царёв кравчий. — Точить ножики надо лучше. Я стольником наточился... в свои времена. Ручку наблу́дил за этим делом — беспутный отрок обзавидуется.
Другой раз Митрий погоготал бы над таковскими словами барина. А сейчас он глазел на хозяина, в котором невесть с чего пробудился пьяный воложанский рыболов, и не узнавал его — иной боярин. “Не начал бы он сечь нас, как окаянный Ташков секёт своих холопов…” — распереживался конопатый смерд и с тоской посмотрел на острые клыки зверя.
Мужик вынес новый нож, острее прежнего, и Яков Лихой довершил дело — отсёк наконец-то башку могучему кабану. Боярин вцепился левой рукой в чёрно-бурую шерсть и воздел голову зверя к эмпиреям!
“На кой чёрт я привёз его на это игрище... — опечалился конопатый холоп. — Рупь серебром зазря потратили.”
Да нет... сущеглупый смерд. Никто зазря звериной кровью рубаху не мажет... Известно, к тому же, с чего, вдруг, в барине пробудился пьяный воложанский рыболов. Не ты ли возжелал подсобить закручинившемуся хозяину недавно, ась? В манду херась, конопатая мразь...
Отделай их всех, Яков Данилович! Ножом вострым!
Прелюбодейка очнулась на сене, когда стало светать... Крестьянина рядом не было, смолкли крики гуляющих у берега речки. Приподнявшись со стожка, она откашлялась, а потом с неудовольствием смяла белесый колту́н на рыжеватых локонах — сгусток живой воды, смачная отметина недавнего курощупа. Никакого сладостного томления в нутре не имелось. Разум переполнился стыдом, голова затрещала столь сильно, будто это она вылакала в одну глотку кувшин браги. Безсоромная блядь вскочила на ноги, взмахнула руками, попыталась взлететь... подпрыгнула даже, как стравус заморский... хрен! Грешная ночь кончилась — чары улетучились из срамного сознания...
Она вышла из сруба... дошла до речки, искупалась в тёплой воде, а потом долго ещё стояла по чрево во влаге, с великим усердием стирая с тела проказы минувшей ночки, будто стремилась навсегда смыть с себя окаянное блядство. Пле́ха через лесок выбралась на тракт и затаилась в кустах. Показалась повозка — удача! “Катись же сюда, миленький мой... побеседуем, поблядуем”. Погоняя вороным жеребцом, в одноколке катил староста-войт. Безсоромная шабо́лда вышла на дорогу и расставила руки. Мужик остановил коня, разинув со страха рот... впав в оцепенение... Его язык врос в нёбо и приклеился там навсегда.
— Сползай, червь! Сымай по́рты, рубаху, пояс, — захрипела ведьма.
Староста жижицей стёк с облучка... Он медленно стянул со ступней сапоги... снял пояс, порты... рубаху. Крестьянин неотрывно смотрел на ведьму. Казалось, что сейчас он в любой миг может рухнуть в обморок. Трясущимися руками он стал стягивать со ступней бязевые обмотки. Его шапка-четырёхклинка свалилась наземь...
— Портки оставь! — рявкнула грабительница. — Тяни остальное мне. Живее, ты, киселя́й!
Староста исполнил волю блядухи и только потом рухнул в обморок. Прелюбодейка плюнула на бездыханное тело... с беглостью натянула на себя порты и рубаху, обвязалась поясом, вскочила на облучок и полетела по тракту, погоняя жеребцом... Впереди показались знакомые очертания — Данилова слобода. Ёра добавила коню плетей — тот с рыси перешёл на галоп. Не доезжая до имения, она остановила жеребца, слезла с облучка, и пеше подрапала к плетённому забору. В кустах спал ярыга, подложив под голову шапку-колпак и кулак. Он очнулся, зевнул до хруста в челюсти, продрал глаза и увидел, как через плетень лезет шальной крестьянин с густой златоволосой шевелюрой.
— На Ивана Купала гулял, сатана рыжая, — усмехнулся соглядатай и снова завалился под куст.
К счастию гулящей, она поспела в хоромы раньше, чем боярин и его холоп... Митрий Батыршин управлял рыдваном, в сене лежал ряженый дворянин Лихой. Приятели вели милую беседу.