— Своих! Своих же холопов секу! — ярился убийца Басманского.
— Я тоже смердов секу — да по делу! — закричал глава Пропечатного приказа Волынов. — А ты — пёс взбесившийся!
— Попался б ты мне, Волынов, в старые времена! — затряс кулаками Ивашка Ташков, помолодев сейчас лет на двадцать.
— Древние времена — гнилые стремена! — парировал Волынов. — Какого шураля́ ты вообще в Собрании сидишь, горе-вельможка? Какими заботами государевыми опечален? Опричь прошлых подвигов и знатной фамилии — только вонь с тебя и пустые разглагольствования! Молошные реки, кисельные бережки. Окаём тьмонеистовый, тьфу!
Ташков подлетел к Волынову и вцепился ему в густую бороду. Глава Пропечатного приказа возжелал пропечатать недругу в рыло с кулака, но его руку успел перехватить Родион Пушков. Здоровяки Ясупов и младший Белозерский подлетели к Ташкову и оттащили взбесившегося дурня на место. На каменный пол слетели обрывки чёрных волосинок.
Двери Думной Палаты резко открылись, внутрь помещения сунулась голова стрельцы-рынды.
— Борододёр у нас, — махнул рукой Романовский.
Рында захлопнул дверь — ничего необычного. Второй год подобная кутерьма творится в Думной Палате...
— За каждую волосинку с тебя спрошу, — погрозился Волынов.
Угроза была нешутейная. Борода боярская — честь дворянская. Стая братьев Калгановых угомонила Ташкова. Сродственники Милосельских успокоили Гаврилу Волынова. Романовский осуждающе покачал крупной квадратной головой. Два подьячих в малиновых кафтанах, что сидели по правую руку от главы Боярского Совета, вжали головы в плечи.
— Царя на вас нет... божевольники! — Романовский жахнул кулаком по столу. — Устроили тут новгородское вече. А чтобы пресечь ваши споры, дабы вы бороды друг дружке боле не драли, вот...
Михаил Фёдорович схватил со стопки пергаментов бумагу и сотряс ею воздух.
— Указ Государя: Опричному войску... немедля идти на подавление новгородского мятежа! С царёвой печатью и росписью... Великого Князя. Держи-ка, — глава Боярского Совета протянул бумагу подьячему, — снеси грамоту главе Опричнины, пущай ознакомится, княже.
Приказной человечек схватил государев указ, просеменил ногами до скамьи и передал Милосельскому-младшему пергамент.
— Будем сидеть на печи — просрём город Великий Новгород. А его твой пращур заложил, Никита Васильевич, не позабыл ты? Разбазаривать русские земли не следует. Они — кровью пра́отцев залиты, — заключил глава Боярского Совета.
Вопрос с новгородским мятежом закрыт — всё, издохла шавка. Указ Великого Князя Руси находился в руках Никиты Милосельского. Его отцу, Василию Юрьевичу, даже рта ни дали раскрыть. Глава Сыскного приказа сидел на скамье и всё заседание вспоминал кичливую фигуру заморской курицы, что распушила огромную зеленоватую хвостяру в монастырском цветнике. Выходит — зря поминал старик-Милосельский павлина.
Стоит признать: с заморскими павлинами больше общался Матвей Калганов. Сам — ястребом парил. Никита Васильевич — такой же ястреб. Фёдор Калганов — индюк кичливый. Василий Милосельский, по меткому определению пока ещё живого кесаря — курица мокрая.
А и вправду — жарко в Думной Палате... Ястреб Матвей Калганов с улыбкой взглянул на взмокшего старшего брата-жирдяя. Ястреб Никита Милосельский с озадаченным лицом крутил в руке Царский Указ. Василий Юрьевич снял с головушки разбухшую шапку-тафью и взмокшим рукавом утёр: мокрые волосы на голове, влажный лоб и взмокшую шею.
Часть 4. Глава 7. Час настал
Старший и средний браты сели за палисандровый стол в подклётной палате — подвести итоги Боярского Совета.
— Подёргал Ивашка волосья... княжьему сродственничку, — хохотал Фёдор Иванович Калганов.
— Подрал-подёргал.
— Сцепились два медведя, ха-ха-ха!
— Скорее: медведь и бирюк, — припомнил волчьи повадки Ташкова средний из братьев Калгановых.
— Волчара он, точно!
— Оборотень.
— Тьфу, спаси Христос, — перекрестился старший Калганов. — Мне сказывали: он самолично башку Фёдору Басманскому разможил.
— Цепью с набалдашником.
— А перед тем Фёдор Басманский отца Алексея прирезал. Так?