— Так у нас нынче — стремянные сотники в друзьях-товарищах, — произнёс Василий Юрьевич.
— Княже сыскной, — сузил глаза Митрополит Всероссийский, — ты полностью в ваших новых друзьях уверенный, ась?
— Как сказать, — потерялся глава Сыскного приказа.
— Как думаешь — так и сказывай.
— Скажу так, Святейший: на нас с сыном — указ Царя валуном давит. А указ сей — правильный. Никите скоро — на Трон заступать. Затянем мы с подавлением новгородского мятежа — потом руки отсохнут... выгребать сию яму... пахучую.
Поворот! Мелочный душонкой глава Сыскного приказа, трусоватый и не великий умишком Василий Милосельский, по разумению владыки; мокрохвостая курица, по разумению хворого самодержца; в данный час молвил дело...
— Значит, князья Милосельские... пришло время для решительного удара, — заключил Митрополит. — Воистину!
Громогласно говорил владыка, разгонял чертей. А они, лукавые, всё одно здесь прятались, за икону схоронились. Хвост торчит. Глядите!
Настал тот самый час. Булькнула водица, буруны вспенились...
— Господи... прости и помилуй, — догадался Василий Юрьевич и три раза осенил личность знамением на Образ Спасителя.
— Перо и бумагу бери, княже сыскной, — приказал Митрополит. — Пора писать кравчему... цидулку заветную. Дело свершится — и забудут с той канители все про новгородское окаянство. Трон осилим — дождёмся Стрелецкое войско — покараем мятежников.
Глава Сыскного приказа знал толк в бумагах. Поэтому он возразил:
— Такие указы... на бумагах не пишут. Пёс его ведает: где всплывёт потом эта цидулка.
Второй раз за день недалёкий (а может быть и не столь недалёкий, как кажется попервой) Милосельский-отец умыл многоумного владыку.
— Добро, Василий Юрьевич. Встречайся с ним самолично. Передай на словах наш приказ.
— Никита, мож ты ему скажешь? — обернулся к сыну глава Сыскного приказа.
— Встречаться с ним для подобного разговора — лучше в Детинце. Я во Дворце — редкий гость. Мой чёрный кафтан шибко ярко там светит. Батюшка, говори ему ты...
— Никита Васильевич правый. Завтра с утра отправляйся в Детинец, отец Милосельский, — велел Митрополит. — Изловчись, подберись к нему в нужный час, убедись, что поблизости никто не гостит ушами. Кратко молви: время, пришло. Яков Лихой — не дуботолк. Временщик сразумеет тебя.
Василий Милосельский даже не подозревал, что всё пройдёт столь успешно. Поутру он подкараулил кравчего возле кухни. Поблизости никто не порхал.
Сглотнув слюну, князь произнёс почти шёпотом:
— Яков Данилович... час настал.
— Я понял тебя, Василий Юрьевич.
Временщик не дуботолк оказался, святая правда. Он всё понял.
Часть 4. Глава 8. Достойное предложение
Холоп Батыршин прогуливался по овощному ряду Грачёва рынка. А вот и знакомые светло-пшеничные пряди плывут — Лукерьюшка Звонкая. Митрий подкрался к зазнобе, как молоденький самец-росомаха крадётся к лакомству-падали.
— Здравствуй, прекрасная дева!
— А, Митрий, здравствуй и ты. Как поживешь, пострел? — с грустью улыбнулась крестьянка.
Батыршин озадачился. Лушка выглядела неважно: глаза — красные, даже навроде чумоватые, опечаленные; вся она какая-то... раздавленная. Чёрные смерды зашагали вдоль овощных рядов, минуя горы рудожёлтой моркови, зелёных кочанов капусты, светло-жёлтых кругляшей реп.
— Я — как обычно: барина сопроводил до Детинца и тут ошиваюсь.
— Ценит тебя барин, поди?
— Лушенька! Так я ить при нём — десница верная. А давеча в кабаке вместе сидели. Разболталися, как приятели нежные...
— Угу...
— Погоди, Лукерья, — Батыршин схватил спутницу за рукав, и они разом остановились. — Чтой то выглядишь ты... погано.
— Ну и не гляди, значит.
— Не ерепенься, душенька. Мож обидел кто? Молви мне... я любого покрошу за тебя, Лукерья! Жалься смело.
— Так и отвечу тебе, Митрий: молодой барин меня забижает. Голова всех опричников. Покрошишь его в капусту?
— Колотит что ли?
— Навроде того, Митенька. Без кулаков — да колотит.
“Она сказала: Митенька…“ — расцвёл подсолнухом холоп.
— А бусы мои где? Не носишь?
На шее красавицы утвердились только ядовито-красные камушки — дорогущий драконит.
— Славное было украшение, — с грустинкой в светло-зелёных глазах молвила крестьянка. — Благодарствую тебе за него...
— Потеряла... тетёха Лукерья?
— Бывай, Митрий.
Батыршин поплёлся прижучить уныние тёплым пирожком. Вязига с рыхлым тестом. Ох, вкуснота. Ещё бы кружку студёного кваса...