По лестнице Красного крыльца побежала вниз парочка дворцовых подьячих в малиновых кафтанах — подсобить служилым с размещением. На приказных людей, спускающихся вниз, смотрел сотник среднего роста с чёрной, как смоль бородой. Яков Данилович признал служилого мужа. Как-же то, виделись давеча...
Дело свершилось. Яков Данилович Лихой и его холоп Батыршин к началу заката вернулись в поместье. Барин покликал десницу ве́черять за честну́ю компанию в горенку. Чуть позже в помещение прошла Марфа Михайловна. Батыршин дёрнулся со стула — поздороваться с хозяйкой почтительным поклоном глубоко в пояс, но барин милостиво махнул ему рукой — оставь, мол. Митрий поприветствовал барыню лёгким кивком и приложением ладони к сердцу. Подклётная Царица посмотрела на мужа пристальным взором... всё сразумела, улыбнулась краями губ и вышла из горенки. Яков Данилович кончил вечерять, глотнул вина из золочёного кубка и с усмешкой посмотрел на холопа. Батыршин также отпил винца из кубка, с аккуратностью держа посуду в ладони, будто там плескалась отрава. Смерд не привыкший хлебать питие из такой утвари. Яков Лихой протёр губы рушником и заговорил:
— Идём, Митька. Прогуляемся до нашего трофея.
— До рыла кабаньего? Ох, барин!
— Труса празднуешь?
— Перед Богом боязно, Яков Данилович.
— Ха-ха, идём, идём.
Барин и холоп вышли на двор, прошли к изгороди и встали по бокам от вонзённого в жердь кабаньего рыла. Прикрытые глаза зверя смотрели туда... на Детинец. В эмпиреях полыхал закат причудливым рудожёлтым пламенем...
— Как сверкает, Яков Данилович. Мужики баили: таковский закат — к большой крови примета. Война, мол, грядёт. Али — охота на зверя.
— Всё наше житие, Митрий — большая война. Мы по земле грешной ходим, небеса святыми делами живут. Между твердью и небесами всегда война идёт. Всполохи рудожёлтые — отблеск той сечи жестокой.
— Мы на чьей стороне, Яков Данилович? Рать наша — небеса святые али твердь окаянная?
— Мы — на правильной стороне. Победа за нами станет, а ворога — разобьём. Какую планиду сочинишь в голове — то и сбудется.
— Дай Бог, Яков Данилович. Ещё вопрос есть. Хоть и знаю маненько грамоту, но шибко мудрёные слова... не всегда разумею. Поясни, Христа ради. Что есть — планида? То житуха людская, так?
— Планида, Митяй — хитрейшая штука. Житуха — слишком простое значение. Доля али судьба — более близкие по смыслу планиде словечки. Разумный да разумеет.
— Судьба ты моя... судьбинушка.
— Только и слово судьба по-разному трактовать можно. Спроси ты у десяти попов — каждый из них по-своему тебе расталдычит понятие. Для меня судьба и планида — разные штуки. Судьба — шибко по-нашенски. Любят у нас... погоревать да поплакаться. Склонить головушку под лезвие острого топора. Судьба, мол, такая. Долюшка ты моя горемычная.
— Планида — иноземное слово что ль?
— Наши мудрецы с греческого языка переняли. Светило небесное значит. Я так для себя сразумел. Планида — это то, как ты сам свою жизнь развернёшь. Плывёшь на ладье по морю... да в бурю попал. Не в отчаянье впадаешь, а берёшь в руки вёслы и гребёшь, что есть мочи гребёшь! До потери разума стараешься, до последних силушек, зубья преистово сжав. Планиду ты сам себе строишь: характером, волей.
— Море — это чего?
— Озеро такое... громадное. За дальними странами разливается, но и у нашенских берегов имеется.
— Занятно, Яков Данилович.
— Разверни башку, Митя. На зверя смотри.
Конопатый смерд исполнил волю хозяина.
— Каково зрелище?
— Не по себе мне, барин. Нелюдь чумная... тьфу. Рыло рудожёлтыми огнями пылает, мёртвые глазюки зверя... будтось ожили.
— Судьбе ты волю вручил. Тьмонеистового труса празднуешь. Разум буди, Митрий Батыршин. Как там тебя по батюшке?
— Сказывают: Федотович.
— Планиду построил волюшкой волей, Митрий Федотович, и смело плыви по течению жизни.
— Погоди, Яков Данилович. А как же Бог? Ить... если страха не будет, значит — всё можно? Всё дозволено по планиде грешному человечку? А народец, порой, темен бывает... в желаньях да помыслах.