— Передала послание?
— Сделала. Пустое всё, тётенька. Чует сердечко — добра не будет.
— Не смей предаваться унынию, Лушка! Я свечу в церкве поставила. Господь с нами, бабонька.
— Не приедет. Ему Трон взять — важнее дело. Небось, окромя него хватает охотников до заветного места.
— Это их заботы... боярские. Мы своё веретено крутим, бабье. Бог не оставит нас, веруй.
— Прости, тётушка, что втянула тебя в эту историю. А веры боле нету во мне, отмолилася я, пустота в сердце...
Лукерья задрала голову и со злостью взглянула на синие эмпиреи, где ползли сейчас редкие белые облачка. Окаянный разноцвет-месяц...
— Господи, прости её, дуру беспутную. Прости и подмоги нам, бабам несчастным, — осенила титёхи крестным знамением Степанида.
“Ходит рыжичек да всё по лесу. Илею́, илею́. Ищет рыжичек... рыжее себя. Илею́, илею́. Кому песню поём — тому сбудется, упадёт за колею... Илею, илею, илею...“
Лихой уже скоморошил из себя: благого воителя, скользкую лисицу-шинору. Нынче требовалось примерить новую маску.
Кравчий принял решение: любомудрствовать сейчас ни к чему. Чем проще — тем краше. Наилучшее optio — худой, но хитроумный дворянин, которого втянули в опасную передрягу. Он лелеет мечту — стать первым вельможей в Боярском Совете при Никите Васильевиче, новом кесаре. Придворный боярин и оделся, как подобает — красный кафтан-охабень с отложным воротом.
За массивный дубовый стол села троица заговорщиков. Посредине — хозяин кельи в светло-сером византийском клобуке. По его левую руку — грядущий Государь. По правую руку — Василий Милосельский. Кравчий встал напротив, чистыми васильковыми очами глядя в глаза союзников, особенно в главные глаза... которые спрятались под строгим прищуром, под кустистыми седыми бровями.
— Про крестное целование помнишь? — спокойным голосом задал вопрос Митрополит.
— Непременно, Святейший.
— Тогда отвечай, боярин. Ты записку от нас как получил?
— Утром холопы подобрали. Кто-то через ворота закинул на двор.
— Кто-то? А самого княжьего гайдука... не видел?
— Нет.
Митрополит покивал клобуком, погрузившись в думы. Накачавшись головным убором, он продолжил допрос:
— Стремянные стрельцы наводнили Детинец. У покоев Государя — тройной караул к рындам в придачу. Известно тебе — почему случилось подобное приключение?
— Догадываюсь, владыка.
— Ну.
— Измена.
— Так, — усмехнулся Митрополит, — растолкуй дотошнее.
— Не иначе в ваших владениях соглядатаи калгановские имеются: Опричный двор, Сыскной приказ, Симеонов монастырь... У меня на кухне стольник Яков Чулков обитает, тёзка мой... незабвенный. Про него знаю наверняка: за денежку трудится на Матвея Калганова. Доносит Жеребцу: чего в моём хозяйстве любопытного происходит. А вы, князья, и ты сам, Митрополит Святейший, всех нюхачей калгановских сыскали?
Молчала вся троица, молчала... Потому как — нечего им ответить.
— Приказ об усиленной охране Детинца отдал Глеб Ростиславович Куркин. Его и пытайте.
— Что получается? Куркин — в сговоре с Калгановыми?
— Куркин — шавка постельничего Поклонского. Небось — вдвоём на татар трудятся. Глебу есть за что постараться. Не согнул он хребет перед Фёдором Косорылым, была история, теперь выслуживается, место своё сохранить желает.
— И что теперь? — склонился чуть вперёд владыка. — Не сможешь пройти к царским покоям?
— При таком усиленном карауле — точно не выйдет. Постельничий, видимо, распорядился: мою личность не пускать к Государю.
— Так распорядился или... видимо?
— Намедни понёс Государю похлёбку, как кухарь состряпал. Совсем истосковался по своим обязанностям. Второй год не кормлю Государя. Стража не пустила меня. Рында молвил: наказ постельничего.
— Врёшь ты, Яков Данилович! — погрозил пальцем владыка. — Устав Двора хорошо мне известен. Когда Государь самолично трапезничает, то прислуживать ему могут лишь ты, кравчий, и главный постельничий. Поклонский живёт во Дворце и когда нет тебя — Игорь Андреевич на подмене. Ежели есть царёв кравчий в Детинце — только он может пищу носить Государю! И Поклонский не имеет права тебе указывать — у вас равные значимостью должности... по уставу царёва Двора!
— Всё, что сказал ты — святая правда, Святейший. Да токмо кроме закона писанного… есть в Детинце негласные правила. Поклонский меня на двадцать зим старше, он с рождения при Детинце. У него — главный вес при Дворе. Поклонский — царёва нянька. Как Государь захворал — он полную власть захватил у ног больного самодержца. Кого пускать, кого не пускать — всё самолично решает...