— Ты есмь — боярин, первая знать на Святой Руси! — повысил голос Митрополит. — Раз торчишь — значит надо так. Не тушуйся и не суетись там, Василий Юрьевич. Поклонского встретишь: спроси, между прочим. Зачем кравчего к Царю не пускаешь, мол? Ответ его — крепко запомни. Потом передашь слова постельничего в точности!
— Добро, сделаю.
— Мне ноне от... Романовский принёс, — глава Опричнины вынул из рукава чёрного кафтана сложенный в трубочку пергамент и положил его на стол.
Митрополит расправил лист, поднёс грамоту ближе к седым бровям и прочёл заголовок:
— Дело о государевой измене.
Владыка вернул бумагу на стол, пошевелил кустистыми зарослями бровей, помолчал малость времени, а потом молвил:
— Отдавай, Никитушка, приказ на поход новгородский... так и быть. Сам — тут остаёшься. Один отряд, из самых отпетых молодцев, оставляй подле себя. Не менее двух сотен сабель чтоб! В Детинец езжай с ними в сопровождении, сразумел?
— Понял тебя, Святейший.
— Воеводой кого сделаешь?
— Ивана Селиванова — толковый старшина.
— Из дворян?
— Служилый люд. Башковитый он. И мне весьма предан.
— Накажи ему: в пекло не лезть, пущай на рубежах трётся. Бумагу в Разрядный приказ правь — боярин Толстов в подмогу опричникам даст тебе добрый отряд государевых стражников. Твоих бойцов — две тыщи и четыре сотни. Стражников — шесть сотен. Итого — три тысячи воителей. Сразумел, княже опричный?
— Сделаю.
— Лукавое письмо Калгановым... прямо сейчас справим.
Перо с держателем, чистые бумаги, пузырёк с чернилами — всё это добро находилось уже на столе. Василий Милосельский скользнул хитрым взором по писалу, а потом произнёс:
— Пущай Опричнина уйдёт из Стольного Града — тогда и справим цидулку.
— Время дорого. Татаре возрадуются — поскорее усиленный караул снимут с Детинца. Бери перо в руку, отец Милосельский, пергамент клади пред собой, кончик в чернила макни...
Василий Юрьевич исполнил волю владыки.
— Пиши: достопочтенные братья Калгановы...
На другой день, к вечеру, в подклётном царстве Фёдора Калганова царило радостное оживление. Матвей Иванович расхаживал от стены до стены, держал в руках бумагу, постоянно скользил глазами по строчкам. Захмелевший хозяин подклёта сидел за столом. По левую руку от брата сидел опечаленный Еремей, поджав плечи, осунувши нос. На столе стоял большой кувшин гишпанского вина. Кубок старшего брата опустел, на дне сверкал малой лужицей красный подонок. Посуда среднего брата Матвея была ополовинена. Кубок Еремея багровел, заполненный до краёв.
— Достопочтенные братья Калгановы! — наигранно произнёс слова Фёдор Калганов и радостно расхохотался. — Смирились милосельская свора. Смирилась! Добро, брат Матвей. Дорога до Трона — открытая. Грех берём на души — правда. Но... Еремейка отмолит. Он у нас — самый по совести брат. А мы, Матвей Иванович, дела государевы станем вершить! Только попервой: лисиные морды князей к башкирцам отправим, так?
Матвей Иванович с неудовольствием покосился на старшего брата, во хмелю разгулявшегося кичливым умом. Его неограниченную власть, как грядущего самодержца, следовало без промедления ограничить. За этот случай глава Посольского приказа не волновался. Час настанет — на крестном целовании он приведёт братьев до своей воли... А покамест — средний Калганов крутил в руке покаянное послание от Милосельских и никак не мог сообразить: лукавят... или взаправду смирились? Опричное войско готовится выходить на новгородский поход. “Неужели — дожали-таки строптивых князей? По донесению верного человечка: при вра́не Никите остаётся две сотни воинов. Стремянных стрельцов — без малого тыща солдат“.
— Подарочек нехристям сделаем, — разошёлся хмельной Фёдор, — ха-ха! Дьяк Капличный мне сказывал: башкирцы зело ловко мёд с деревов добывают. Вот и пущай им сраки намажут, ха-ха!
— Я с Яшкой вот чего порешил, — произнёс Матвей Калганов. — В Стрелецком приказе — бардак. Афанасий Шубин — вояка, а не бумажный дьяк. Бумагами и прочими заботами — другой человек управлять станет. Вот мы Лихого и поставим главой Стрелецкого приказа. Шубин будет — только по военным задачам, воевода — он и есть воевода.
— Разумное дело, Матвей, — согласился грядущий кесарь. — Выпьем вина, братья! За нашу великую фамилию! За нашего славного батюшку — Ивана Фёдоровича! Родитель заложил нам дорожку до Трона! Не будем же мы забывать про него!
За отца и Еремей Иванович пригубил винца — грех не выпить. Перед этим — подлил пития в кубок старшему брату — почтение проявил.