Часть 5. Третий шлях. Глава 1. Гнать в шею
Супружница... будто с цепи сорвалась. Раздраконила ладонью плоть мужа, забралась на него, скакала верхом, как угорелая. Потом сползла со взмокшего тела супруга, взяла в руки смарагдовое ожерелье и отошла к раскрытому окну. Знойный воздух обволакивал нагие телеса подклётной Царицы. Она закрутила пальцами камушки, зорко зыркнула вдаль...
— Марфуша, ты точно четвёртого отпрыска возжелала, — уставшим голосом молвил Лихой, распластавшись ничком на мокрой постеле.
— Сюда лети, кречет...
Нагой Яков Данилович встал с койки и подошёл к окну. Перси жены взбудоражились, сосцы топорщились, крылья носа раздулись, рыжеватые локоны едва колосились, пальцы резво крутили смарагдовые камни. Яков Лихой — нагой, Марфа Лихая — нагая. За окном — дивная ночь... Наступил месяц ли́пень: самый знойный в году, самый шальной, самый прелестный. На пороге — Маков день. Нонче лучше быть осторожным, дел никаких не делать. К вечеру калачи и сдоба покрывались чёрными семенами мака — славное угощение. Дома сиди — выпечку жри.
— Измена, Яков Данилович!
Боярин с удивлением посмотрел на упругие сиськи ворожеи.
— Какая ещё измена?
— В стрелецком стане, — потрясала смарагдовым ожерельем Лихая, — измена, любезный муж!
— Да неужто... Никифор Кузьмич... продал меня?
— Нет, Яшенька. Другой кто. Немедля скачи в Стрелецкую слободу! Никифора ото сна подымай и дотошно пытай союзника: кто из сотников мог продаться врагам.
— Дрыхнут сыскные?
— Старый пёс снял догляд с имения, спокойно выезжай. Спеши, Яков Данилович! Ежели к утру не найдёте предателя — поздно будет!
Марфа Лихая передала супругу мешочек с зеленоватой тесёмкой — последняя рецептура из шальной книжицы — для сгубления.
— После — в Детинец скачи. Всё ты сам разумеешь, как действовать надобно.
Яков Лихой взял мешочек в десницу — тесёмка искрилась зелёным свечением — весёлым будет денёк.
Хозяина провожал Митрий Батыршин. Конопатый холоп подвёл к боярину вороного коня, облачённого в богатую сбрую. Кравчий Лихой, по обычаю, одел перевязь, на ней утвердились: персидская сабля-шамшир и кинжал вострый. Батыршин посмотрел на смарагдовые камни на кресте сабли. Барин опять держал путь до Стрелецкой слободы, как попить дать. Значит — опасное предстоит путешествие.
— Сердцем чую, хозяин: сызнова до стрельцов поскачешь. Дозволь всё же с тобой ехать. Я мигом второго коня соберу.
— Гуляй, Митрий Федотович. Ныне — жалую тебе вольный день.
И ускакал-таки в одиночку, самонадеянный...
Митька зевнул, хрустнув челюстями, разворотив рот во всю ширь, и отправился досматривать недавнее сновидение: холопу привиделась его зазноба Лукерьюшка, она улыбалась, приглашала Митьку в свои объятия. Смерд завалился на стожок сена в конюшне, сомкнул очи. “Ну, где же ты, Лушенька...возвертайся ко мне”. Вместо крестьянки холопу привиделось страшное сновидение: над ним склонилась нагая рыжеволосая ведьма. Она вытянула со рта длинный багряный язык с раздвоенными кончиками, вцепилась ладонью в его срам, сиськи раскачивались над конопушками смерда двумя шальными снарядами, рубиновые сосцы топорщились, как пуговицы. Митрий в гробу видал таковское блядование. Парнишка был не робкого десятка простолюдин. Удалец и во сне не растерялся...
С год назад он скопил горсточку серебра. Холоп Ташкова по имени Егорий продал ему тогдась Распятие. По его словам, крест привезли из Святых Мест... Холопы окольничего Ташкова страшились гнева окаянного хозяина, несчастные старались защититься от проклятого барина всеми возможными способами. Получалось не у всех... Батыршина же Распятие выручило — в самый нужный час. Митрий схватил крест и прислонил его ко лбу ведьмы. Чародейка зашипела поганой змеёй, взадпять отползла от сена, схватившись за потревоженное чело; превратилась в зеленоватое облако... и вылетела сквозь щель закрытых ворот конюшни.
Жаль Лукерьюшка Звонкая потом ему не приснилась боле. Зело, как жаль. Па́бида, огорчение...
Никифор Кузьмич также зевнул во всю ширь служилого рта, ещё раз поглядел на нежданного визитёра заспанными глазами и спросил его:
— Откуда мысля таковская, Яков Данилович?
— Сердцем чую: схоронилась в нашей стае честной... крыса поганая.
— Сердце, молвишь? — усмехнулся сотник. — Ненадёжный товарищ то — сердце. Потвёрже бы дал основания.
— А всё же... крепко подумай, Никифор Кузьмич.
— Ладно, боярин. Сходим, проведаем одного сослуживого.