Сперва сотник Колодин самолично сходил до жилого помещения и растолкал двух пятидесятников. Потом они вчетвером направились к небольшому домишке, где проживал Андрон Силантьев с семейством: супружница, двое мальцов (парень и девка) и старший сын — здоровый лоб; считай, готовый солдат стрелецкого воинства.
— Идём мы четвёркой, — сокрушался вожак сотников, — и сам я не разумею — зачем идём? Ась, боярин? На его спящий дом поглазеть?
— Раз направились — так уж идём, Никифор Кузьмич.
Шли-шли... да и пришли, раз уж шли.
— Погодите, — поднял десницу Колодин. — Кажись: в ставнях лучина вспыхнула. Кто-то не почивает у Андрошки в таковское время. Ну-ка, все за колодезь схоронимся.
Четвёрка мужей отошла к колодцу и спряталась за его бревенчатой стенкой, присев на колени, друг за другом, как гуси шальные. Ножны, где упокоилась персидская сабля-шамшир, вспахали чёрную землю слободы неглубокой бороздкой. В доме скрипнула дверь, потом тихо скрипнула калитка. Сотник Силантьев, ряженый в добротный летний зипун тонкого сукна (обновочка охряного цвета), охряного же цвета сапогами затопал прочь от дома широченными шагами. Колодин выждал, когда Силантьев дойдёт до конца улицы, поравнявшись с покосившимся забором, через который свисали ветви вишнёвых деревьев, и только тогдась он нагнал боевого товарища не менее широкими бросками ног. Яков Данилович и двое пятидесятников бросились следом за вожаком.
— Андроша, а ну стой, товарищ любезный.
Силантьева передёрнуло столь сильно, будто в его жилистое тело супостаты разом разрядили залпы из трёх ружей. Он вжал башку в плечи и развернулся навстречу суровому взору Никифора Колодина.
— Хоро-о-ш, сотник Силантьев, славный цыплёночек, — язвительно молвил вожак, оглядывая охряные сапоги и такого же цвета новенький зипун. — Куды намылился... на ночь глядя? На блядки, небось?
— Э-э, твоя правда, Никифор, — заскользил глазами Силантьев, — на игрище пошёл. Марфушке моей только... молчок.
— Старый козёл ты, Андроша Владимирович, — усмехнулся Колодин. — Где игрище сбирается?
— Э-э, там... за Седунью.
— Тада мы тоже с тобой за компанию. Девок то хватит на всех?
— Не ведаю я, — запылал щеками Силантьев, потупив голову.
— Не ведаешь, значитца, переметчик? — рассвирепел Колодин. — Не тревожься, Адрон. Я тебе прямо тут гулевание обеспечу. Ну-ка, ребята, за руки хватайте его и к забору ставьте!
Пятидесятники исполнили приказ вожака и прижали Силантьева к покосившейся изгороди. На его шапку-четырёхклинку упал кончик ветки вишнёвого дерева. Тёмно-зелёные листочки нежно погладили предателя по макушке. За спинами стрельцов встал царёв кравчий.
— Что, Силантьев, к Калгановым направлялся? — насел на бывшего товарища Колодин.
— Погоди, Никифор. Дай разъясниться мне.
— Говори.
— За Отечество я, — залопотал онемевшим языком дюжий сотник, — не за червонцы... за Отечество. Говорил я тебе, припоминаешь?
— Втёмную принялся действовать, крыса поганая. Пряников решил себе заработать перед татарским отродьем! Гнать тебя в шею из нашего племени... навсегда!
— Никифор!
— Яков Данилович, — обернулся к боярину Колодин. — Решай: как с ним поступим.
— Прижмите-ка его крепче к забору, солдаты, — кравчий медленно вытянул из ножен кинжал.
Лязг клинка зубной болью отозвался в нутре Никифора Колодина. С Андроном Силантьевым не один поход вместе прошли. И супротив ляхов сражались, крымских татар-агарян гоняли по южным шляхам... А ныне — на небосводе Иуды обозначился ещё один шлях, конечный...
Один из пятидесятников, впившись в плечо предателя железной хваткой, когтистым ястребом; буквально пригвоздив его с напарником к забору... узрев кинжал в руках боярина, всё же обернулся к стрелецкому вожаку, вопрошая его глазами: держать? “Держи...” — ответили ему глаза Колодина.
— Хлебнёте ещё с ним лиха! — заверещал диким голосом Силантьев, напуганный дыханием приближающейся Марены. — Фамилие у него — за себя говорящее!
Польским пушкам не кланялся сотник Силантьев, однажды троицу агарян захватил в полон самолично, а сейчас... испужался. Боярин Лихой приблизился за два шага к забору, в его деснице сверкал клинок... Тёмная ночь плавно перетекала в серый рассвет, летом люди вставали рано, ещё до криков первых петухов; нужно было резвее свершить казнь предателя. Каратель резким рывком одёрнул полу лёгкого зипуна.
— Отведите меня подалее, — взмолился Силантьев, — не рядышком с домом казните, Никифор! Там мои дети спят, жёнушка...