К сотне опричников подошла сотня стрельцов во главе с Тимофеем Жоховым, земелей боярина Лихого. У коновязей продолжался непростой разговор между старшиной Телегиным и стрельцом.
— Так и не ответил ты мне, старшой: с какого рожна стремянные стрельцы обязаны места у коновязей чёрным воронам освобождать, ась? — ершился стрелецкий пятидесятник.
— Вопросы мы задаём тут! — грозился старшина Телегин. — Больно храбрый языком почесать, вояка? В гости... в острог наш желаешь?
— Кто тебе, дерзкий воронец, дозволит нашего бойца в гнилой ваш острог уволочь, ась? — вклинился в беседу сотник Жохов, заложив руки за спину.
— Мы разрешению спрашивать не привыкшие, — огрызнулся вожак опричников. — Коли государево слово и дело учуем, тогдась мигом зарест справим. Понял меня, чернобровый?
— Коли государево слово и дело бы было, — хохотнул Жохов. — А то — болтовня брехливая.
— Вот я тебе язык то подрежу! — вспылил старшина Телегин.
— Кто-то держит тебя? Милости просим: подходь, режь, — Тимофей Жохов отставил руки в стороны, будто желал заключить в объятия друга.
Телегин стушевался. За хребтами ближних стрелецких солдат ещё и ещё гнездились кучками червлёные кафтаны. Арифметика не в пользу опричников: девять сотен стремянных стрельцов на дворе Детинца ныне — супротив двух сотен чёрных кафтанов.
Сотник Жохов, почуяв разлад в душе неприятеля, полез в атаку:
— Чего мнёшься, тетерев востроносый? Тут стоит лишь пятая часть нашей силы. За раз кликнем остальных ребят из нутра Детинца и со двора заднего, мокрого места от вас не оставим, все пёрышки повыдёргиваем. Робята! — гаркнул вдруг диким голосом Жохов. — Клинки на воздух!
Стрельцы обнажили клины сабель, кто-то снял со спин бердыши.
— Куды молвите коней нам свести, воронята любезные? — елейным голосом осведомился сотник Тимофей Жохов.
— Ещё свидимся, — зыркнул очами старшина Телегин.
— Бывай, востроносая галка, — усмехнулся сотник.
Опричники убрались с царского двора. Им пришлось вязать коней к коновязям торга Красивой площади. Чёрные вороны, злые после отлупа, заданного им стрельцами, освобождали места с особой разухабистостью. Они отвязывали верёвки других коней, жахали чужим скакунам по бокам. Освобождённые брели прочь. Опричники привязали собственных коней с горем пополам, прогнав других животных от коновязей. Они приставили пятерых стражей к коновязям (дабы сердечный народец не ответил им подобной же любезностью) и ушли обратно на двор Детинца.
Их начальник сидел на лавке Думной Палаты, облачённый в чёрный кафтан с золотистыми и малиновыми позументами. Единый из бояр, кому дозволялось присутствовать на заседаниях Собрания при оружии. К поясу князя Милосельского был привязан иноземный кинжал-квилон. Ручка его была сделана из чистого серебра. На концах крестовины искрились два малых диаманта. Ножны кинжала-квилона оказались усыпаны россыпью мелких драгоценных камней: малахиты, диаманты, ясписы.
Князь Никита Милосельский не ведал одной любопытной каверзы... Его враг, голова Посольского приказа боярин Матвей Калганов, схоронил под складками алого кушака ножны, а в них — турецкий ятаган.
Заседание Боярского Совета обещало жаркие мгновения...
Часть 5. Глава 7. Единожды не солгавший
Вельможи расселись прежним макаром: по правую руку от пустого Трона — калгановские волчата. По левую руку от Власти — стая князей. Настолько эта стайка оказалась малочисленной, жалкой, безвредной до жалости, до презрения, отвращеньица, омерзения... Кичливые княжики, крамольники негораздые. Погодите, злыдни, — рассуждал про себя глава Посольского приказа. — Я ещё забью старому князю в жопу эту цидулку якобы покаянную, а потом... сожрать её заставлю, в пополам с сыночком Никиткой. Нагромождение зловонючего кала, — бичевал вражью стайку недобрый ныне Матвей Иванович, — гады ничтожные, вы́мески.
“Татарское отродье, ворьё препоганое, грабастики, хмыстни, хваты, шалавы псоватые”, — поминал врагов добрыми словами молодой князь Милосельский. Боярин Гаврила Волынов погрозил кулаком окольничему Ивану Ташкову, припоминая тому былой борододёр. Ташков ощерил рот, испепеляя недруга гневным взором. У князя Василия Милосельского от этого оскала внутри ёкнуло. “Окаянная душа сей Ташков, будь он неладен. Престол заберём, — рассуждал глава Сыскного приказа, — в темницу его загоню и сгною там, нечестивца”.