В обстановке сердечного перводружья, всецелого и глубочайшего взаимопонимания, Боярский Совет, руководимый первым вельможей Михаилом Романовским, приступил к обсуждению самого важного ныне вопроса для Российского Царства: кому Великим Князем быть на Руси? Покойник оставил наследие: указ, который гласил, что при отсутствии у Государя отпрыска мужецкого корня, право избрания нового Властителя русской земли остаётся за Боярским Советом.
Многоопытный старикан, глыбина могучая, вельможа-утёс, Михаил Фёдорович Романовский... растерялся. Он не знал с какой речи начать обсуждение. Как вести ему подобное действо, какой установить порядок обсуждения, выдвижения, голосования, утверждения. Святейшего когда звать: благословить помазанника? На другой день или сегодня же? Таких прайчеденцов ещё не было в истории Русского Царства.
Новые веяния — удел храбрецов избранных. Первое дело воеводы — не трусить, вступить в сражение, а потом — разберёмся.
— Дозвольте, бояре, открыть заседание Совета по важному ноне для Отечества... вопросу, — заговорил Михаил Романовский, — избрание на царствование, гм, нового Государя. Покойный самодержец наследников по мужской линии, гм-м, не оставил. Закон вручает нам право, вельможи, самим... порешать сей вопрос.
Двое подьячих в малиновых кафтанах навострили перья, смочили кончики чернилами, приготовились вершить registrum кандидатов на царский Трон. Иван Ташков замолвил слово за главу Торгового приказа, достопочтенного боярина Фёдора Ивановича Калганова. Волынов князю Никите Васильевичу Милосельскому выказал уважение — поднял за него руку. Подьячий заскрипел пером: “Милосельский Н. В., князь”. Для отвода глаз калгановская стая провернула комедь: Белозерский поднял руку за боярина Дмитрия Вяземского. Неожиданно для вельмож, старик Михаил Романовский, глава государева Собрания, выдвинул кандидатом на Трон сына Фёдора, вечно хворого и недалёкого разумом молодца, постоянно пропускавшего заседания Боярского Совета из-за своих многочисленных болезней. Старик Батурлин поднял десницу за Андрея Толстова, знатного боярина, ещё одного прямого потомка князя Рориха. Более охотников до Всероссийского Престола не сыскалось.
Фёдор Калганов, Никита Милосельский, Димитрий Вяземской, сын первого вельможи Федька Романовский, Андрей Толстов. Великолепная пятёрка, благородный за благородным, лучшие из достойных... За пустым Троном на тёмно-ореховой стене разместилось огромное полотнище с ликом Спасителя и с полыхающей у неё рудожёлтым огоньком лампадой. Золочёные подсвечники с длинными и толстыми свечами, вонзёнными в подставки, света не источали. Липневая жара, зной, томление, ожидание. Солнечные лучи, как вражьи нюхачи, скользили внутрь помещения, даря щедрый свет Думной Палате. Боярин Андрей Белозерский единственный из вельмож кто сидел на лавке при высокой горлатной шапке на знатной башке. Остальные мужи накрыли головы тафьями. Белозерский страдал, мучился, истекал по́том, рискуя в очередной раз испоганить пол Думной Палаты вонючей кашицей, но сдаваться упрямец не желал. На заседании государева Собрания по чести сидеть только при горлатной шапке, иначе — позор. Старина требует жертв. Лучше будет изблеваться чем опозорить голову подлой тафьёй, — рассуждал поборник традиций, боярин Андрей Белозерский, — да и сидеть тут недолго нам. Делов то: почесали языками, погрели уши, десницы вскинули. И благослови Святейший Митрополит на славное царствование нового Государя — Фёдора Ивановича...
Михаил Романовский откашлялся в кулак. Пора переходить к этим, как его, прениям. Глупость какая, — рассуждал глава Собрания, — по чести судить, по старине и всем славным устоям, так Боярский Совет — это вам не новгородское вече, не горлодёр окаянный, не место для споров. Царь повелел — бояре поделились соображениями — Властитель порешил — порядок. А сейчас придётся драть глотки. Возможно, сызнова начнут друг дружке щипать бороды. У входных дверей замерли в карауле двое рынд в белоснежных кафтанах, как ангелы-охранители.
“Авось справимся...” — перекрестился Михаил Романовский.
С лавки поднялся окольничий Иван Артемьевич Ташков. Мучитель своих холопов, как неумелый гусляр, завёл заунывную песнь, воздающую хвалу славному сыну отца, вседостойному Фёдору Ивановичу Калганову...
Кому доведётся ладьёй государевой править, а иным: безобразить, бесчинствовать, грабить...
На торг Красивой площади хлынул поток посадского люда... Чёрная толпа заполонила ряды, бесилась, лютовала, сотрясала воздух кольями и рогатинами, громко горланила. Начался открытый грабёж лавок. Купцы, мигом сообразив, что тут надо спасать не товар, а животы, с резвостью поспешили убраться прочь. Куда-то запропастились ярыги и государевы стражники, растворились блюстители порядка, попрятались по щелям, как сверчки, напуганные надвигающимся валом чёрного гнева.