— Честолю-юбие в тебе взволновалось, прелестями души играет, — усмехнулся опричный старшина Коптилин. — Как дьячок рассуждаешь, Яков Данилович. А самарийского греха в тебе нету, боярин? На масленую чучел не жгёшь?
— Только ведьму в огне спалил, как честно́й христиа́нин!
— Порешил её? — ахнул Коптилин. — Так ты не шутил?
— Рука не дрожала, Семён Авдеевич! Душа третьим ладом скроена, большие дела впереди ожидают. Опрокинем миропорядок... ру́бища да прочую ветошь старых устоев спалим, друже. Оденем одежды новейшие, лучины знаний зажжём в умах.
— Большие пожары задумал свершить ты, Яков Данилович. Аз есмь — старшина Опричного войска, тушитель страстей, верный пёс Государя. Смиритель я, а не раздуватель огни́ща.
— Государь умер, — со знанием дела ответил Лихой.
— Ныне нового изберут, будь покоен.
— Семён, Иисусом Христом умоляю. Ноне могут страшные события случиться. Сымай одёжу чёрную, дам другую тебе. Переоблачайся живо и иди хорониться в Детинец. Стрелец в мою горенку проводит, у царёвой кухни. Не желаешь со мной ходить по третьему шляху, так хотя бы голову сбереги! Не могу тебе всего рассказать, догадайся сам, Семён Авдеевич, ну же!
— Зачем гонишь меня, Яков Данилович?
— Не гоню. Спасти желаю.
— Спаситель есть у меня, — похлопал себя по груди Коптилин.
— Терять тебя не желаю, Сенька... Дорожу памятью о наших младых годах и былой дружбе. Мож воскресим её, ась, опричник?
— Возгордился ты, Яков Данилович. То спасителем желаешь стать, то воскресителем.
— Не по Сеньке шапка? — схохмил царёв кравчий.
— Именно так, — хохотнул Коптилин.
— Гибели не боишься, значит?
— Двум смертям не быва-ать, боярин — вздохнул опричник. — Лёшку Вратынского помнишь?
— Как позабыть. На моих глазах сгинул.
— Как провожал его; ты вперёд уже ускакал на вороном; Алексей со мной именно так распрощался: двум смертям не бывать, молвил. Вдарил шпор коню и помчался тебя нагонять. Только не нагнал он тебя...
— Простился такими словами и сгинул.
— А тебя и ныне не нагонишь, гляжу. Больно шустёр ты, боярин.
— Яков Данилович, пора идти! — крикнул стремянной сотник Жохов, поторапливая разболтавшегося союзника.
Лихой обернулся на выкрик и качнул головой — скоро.
— Ты с ними? — полюбопытствовал Коптилин. — Кого стремянные стрельцы на Трон посадить желают?
— Уходи, Семён, убегай!
— Не сопливый отрок я ныне, — молвил опричник, — от опасностей бегать. Давно мы с тобой не виделись, Яков Данилович. Не один ты душой возмужал, нравом окреп, ду-ухом заматерел. Только аз есемь коварными прелестями не соблазнился, боярин. Жаркое светило не желаю в объятия заключить, имею страх божеский.
— Молодцом, Сенечка.
— Аз есемь присягал князю Никите Васильевичу Милосельскому, как Государю. Теперь нету пути назад. Прости меня, Яков Данилович.
— Сенька, прости и ты меня, что тогда тебя одного... в лесу бросил. Прельстился, каюсь, презабавными огоньками, как неразумный мотылёк упорхнул на игрище. Позабыл обо всём на свете.
— Спаси тебя Бог на том, Яков Данилович. Если бы не тот случай, я бы навеки... трусом остался. Перерождение моей души именно в ту ночку зачалось.
— И моей такжесь... Поди прочь, старшина. Не стой у меня на дороге. Снесу, как щепу. Будешь противиться моей воле — потонешь в пучине, под бурунами. Крепко мои слова запомнил, Коптилин Семён?
— Я всё ж, — растерялся опричник, — крестному целованию желаю остаться верным, а врагом твоим быть... не имел намерений.
— Не желаешь дружить, не желаешь спасаться, тогда ходи прочь от меня, отступник дружбы былой!
— Не лайся, боярин Лихой. Гнев пожирает твой разум.
— Не ври, телёнок великовозрастный. Ступай к своим псам-вранам, лети до главного ворона-падальщика. Пасись ты, Семён-ветрогон, под их цепким надзором, натирай шею верёвкой, низменный гад, межеумок.
— Твои слова — гнев. Завидуешь князю. Гордыня испепеляет разум. Ленишься побороть соблазны. Голодный, как псина, нажраться желаешь. Взалкал опасных прелестей. Мяу́чишь проти́вности, кот блудный.
— Ма-а-у-у!
Яков Лихой сжал пальцы, как тигра, провёл когтями сверху вниз, от лба опричника до его подбородка, едва касаясь ногтями его обветренной кожи, а потом вдруг схватил старшину за сливовый клюв.
— Яков! — Коптилин ударил ладонью по руке мучителя.