Старик Романовский побагровел лицом.
— Главный вопрос ставлю. А где же сама достопочтенная личность? Запропастился наш Фёдор Михайлович. Где он, бояре любезные? Мож за лавки схоронился?
Никита Милосельский согнул хребет и стал шарить взором по ногам вельмож и разноцветным боярским сапогам. Отец и сын Воронцовские засмеялись. Калгановская стая вельмож наблюдала за представлением с равнодушными ликами.
Милосельский-старший прошептал:
— Будет изгаляться, Никита.
— Нет, я сыщу его, батюшка!
— Оставь его, отец, — усмехнулся Волынов. — Пущай наш молодой князь покуражится.
Был молодым, а станет Великим. Прямой потомок самого Рориха.
Воистину так!
— Нашёл, Никита Васильевич? — подыграл опричнику тесть Родион Пушков.
— Нету здесь Федьки! — разогнул хребет Милосельский-младший. — А известно, где Фёдор Михайлович сейчас находится. Как испить дать — пластом лежит в койке. Помимо того, что мягкотелый и разумом бедный, ещё и хворый, как бабка престарелая. Моё заключение таково: негожая личность для Престола Всероссийского.
Смачно молодой князь харкнул в лицо первого вельможи Боярского Совета. Михаил Романовский сидел на стуле, гонял желваки по красным щекам, буравил взором клинок турецкого ятагана, боролся с гневом.
Расконюшили царёва конюшего.
Часть 5. Глава 9. Мышеловка захлопнулась
— Эй, стрельцы? Чего кота за яйцы тяните?
— Будя издеваться над христианами!
— Калгановские прихвостни!
Стремянные сотники окружили плотным кольцом вожака Никифора Колодина. Он держал речь:
— Царя потравили не Калгановы, а Милосельские. То мы знаем уже. Есть ли время у нас растолковывать правду посадским?
— Нету времечка, Никифор Кузьмич, — прохрипел осипшим голосом Тимофей Жохов. — Я всю глотку содрал криком. Пусть, кто отчаянный тут, спробует им прокричать, что Калгановы — невиновные.
— Калгановы — при своих делах, — встрял Селиверст Рубцов. — Они травили-не травили — дело десятое. У посадских к ним другие вопросы.
— Лисы псоватые и татары-мздоимцы, считай, в капкане, — молвил Никифор Колодин. — С убийцами Государя всё ясно. Чего с Калгановыми?
— Нельзя обижать люд христианский, — потыкал большим пальцем в сторону двора Тимофей Жохов.
Гам, грай человечий, столпотворение, шум. Разволновалось чёрное ско́пище посадской черни, развальцевалось валами.
Никифор Колодин обратился к сотнику Рубцову:
— Три десятка солдат бери. Трёх пятидесятников. Ходи.
Селиверст Рубцов побежал по лестнице вниз.
— Пятидесятника Прокопия Орлова сыщи, — обратился Колодин к сотнику Жохову. — Он знает дело. Готовьте десять бердышей. Вострите их ближе к стене, но не совсем вплотную, чуть поодаль.
— Сделаем, Никифор Кузьмич.
Сотник Жохов также сбежал по лестнице вниз.
Стихия волнуется раз...
Заседание Боярского Совета лишилось всяческого порядка. Первый вельможа Михаил Романовский сидел, как оплёванный, и помалкивал. Вниманием завладел Ташков. Он сызнова повернул разговор на личность Фёдора Калганова.
— Кто есмь Фёдор Иванович, а? Толковый хозяин! Торговый приказ крепко в руках держит — отцовское воспитание. Нет лучшей личности на Всероссийский Престол, таково моё слово, бояре!
— Это через его толковое хозяйствование толпа шумит? — вопросил Гаврила Волынов.
— Не передёргивай мои слова, Волынов, ядовый корень литовский! — горячился Ташков. — Бузотёры тут безобразят.
— Угомонись, половецкая морда! — парировал Волынов.
Шум, гам. Разбоярились бояры! Стихия волнуется два...
— Десни-и-ицы тянуть! — верещал Белозерский, придерживая рукой высокую горлатную шапку из чернобурой лисицы. — Десницы тянуть уже! Михаил Фёдорович, проснись!
— Руки тянуть!
— Кончай горлодёрить! Руки тянуть!
— Романовский, слово скажи!
— Погодите, вы, нечестивцы!
— Десницы тянуть!
— Ноги протянешь, дура!
— Щас в рожу тебе плюну, сатана с-срамная!
По коридорам Детинца топали три десятка стремянных солдат, три пятидесятника и пятеро сотников. За спинами солдатушек — бердыши. В ножнах — сабли. В глазах у всех — злая решимость. Стрельцы подошли к дверям Думной Палаты. Двое рынд замерли в карауле, сверкая лезвиями посольских топориков.