Головной опричник ответил резким взмахом клинка перед носами стрелецких солдат.
— Дай сюды, — один из пятидесятников споро снял бердыш со спины солдата.
Стрелец поднял оружие, упёртым быком попёр на молодого князя, причём лезвие оказалось направлено в противоположную сторону от головы Опричнины. Дюжий пятидесятник швырнул оружие в потомка Рориха остриём древка. Точно в пузо попал! Никита Милосельский охнул, согнулся пополам, левой рукой схватившись за живот. Пятидесятник, не мешкая, вытянул саблю из ножен; лязг, мах клинком. Остриём сабля едва чиркнула длань десницы главы Опричнины, брызнула благородная кровь, кинжал-квилон со звоном рухнул на каменный пол. Лукерьюшка Звонкая! Никита Милосельский взвыл, накрыв ладонью посечённую кожу. Лукерья, как больно сердце звенит.
— Кулачиной остудите его!
Стрелецкий солдат исполнил волю начальника. Молодой князь упал на пол, застонал, с пораненной ладони закапала на пол багряная кровь. Вельможи, оторопев от ужаса, смотрели за тем, как стрелецкие солдаты выводят из Думной Палаты отца и сына Милосельских. Буйная кровушка на полу, пятнышки; некоторые лужицы размазались растёртостями...
— К татарам князей, в кружок! Зорко следить!
— Волынова заберите ещё! — взвыл вдруг волчарой Иван Ташков. — Княжий прихвостень, сродственничек! Хватайте его, стрельцы-удальцы!
— Рот прикрой, — остудил окольничего Никифор Колодин.
Михаил Романовский сдал полномочия кормчего Боярского Совета. Сейчас здесь рулил делами вожак стремянных стрельцов.
— Слушайте, благородные! Сейчас за нами следуйте на прекрасное Крыльцо. Наблюдайте за игрищем... и на бороды свои мотайте выводы из увиденного. Робяты, сопроводите презнатных с превеликим почётом на представление!
Солдаты и сопроводили боярское племя. В коридоре им пришлось разнимать драку. Гаврила Волынов татем подкрался к Ивану Ташкову и пропечатал ему, как давно желал, сочный удар кулачиной по черепу. Его недруг упал на каменный пол, охнув, сжавшись в комочек. Стремянные стрельцы не дали докончить Волынову расправу, раскидав неприятелей по разным концам благородной вереницы.
Знатные вельможи гусями вышли на знойный воздух, под надёжной охраной-зарестом стрелецких бердышей. Сонмище черни перед очами... Денга за денгу. Пришли бояр на правёж ставить. Шапки-барловки. Колья, рогатины, дубины, даже сабли. Грай человеческий, шум, волнение, крики, хохот, бабские визги в толпе, горластые выкрики. Зной, духота...
Недалече от бояр, окружённые сплошной цепью стрелецких солдат, стояли на коленях заарестованные вельможи: все три братца Калганова, родитель и сын Милосельские. С обречеников содрали богатые кафтаны и шапки, оставив при рубахах. С пораненной ладони Никита Васильевича на белый камень цедилась багряная кровушка, как напоминание всем знатным вельможам о проделках Царя-Учителя...
У раскрытых дубовых врат стояла колымага Митрополита Всея Руси. Дьячки-нюхачи донесли: в Детинце творится безобразие, непотребство. Самый ушлый из дьячков сообщил: видел, как на Красное крыльцо бояр выволокли стрелецкие солдаты. Навроде там: трое братьев Калгановых и князья Милосельские.
С Калгановыми — порядок. Но почему с ними за компанию князья оказались вдруг? Яшка Лихой! Иуда! Неужто... Яшкины козни? Святейший Митрополит припомнил последний разговор с кравчим. Княжий гайдук, бесследно сгинувший на пути к Лихому. Усиленная охрана Дворца. Глеб Куркин — шавка постельничего Поклонского. Или же, — оторопел мудрец, — шавка... кравчего! “На два дома стараешься, кравчий Лихой?” Нет... не на двое хором он старается, Никита Васильевич! На один дом! Ах ты сволочь, хмы́стень, паук коварный! Анафемник! Гром с небес разорвёт на куски тебя, нечестивец!
— Подсобите! Схожу!
Дьячки подали руки, владыка сошёл на землю. Он поправил руками зелёную митру, расправил её полы, отряхнул чёрный подрясник. Дьячок подал посох. За белыми стенами Детинца бушевала сонмище посадской черни, взволнованные кознями людей Василия Милосельского, пока ещё нынешнего главы Сыскного приказа. Надо прорываться туда... к Красному крыльцу.
— За мной! — отдал приказ дьячкам Митрополит.
Чёрная процессия тронулась в путь, но до ворот не дошла. Внезапно дорогу владыке перекрыл согбенный юродивый, одетый в лохмотья, с грязной всклокоченной башкой, покрытый веригами, с кривой клюкой в руке. Посадский народец, шнырявший поблизости, с уважением смотрел на рубища святого человека. Юродивый воздел клюку к небесам, вспучил глаза, слегка расправил согбенный хребет.