Когда битва только началась, Милосельский-старший поимел, хоть и ненадолго, а всё-таки надежду:
— А что, Никитушка. Авось поживём ещё, а?
— Пустые чаяния, отец. Красных клопов... чуть ли не впятеро более чем моих молодцев. Славные детинушки, не затрусили смерть принять за свово Государя!
Молодой князь принялся в неистовстве драть руками свою белую рубаху, пачкая её кровью с пораненной ладони. Послышался треск ткани, оголилась грудь обреченика.
— Гойда-а-а-а-а-а-а! — заорал Никита Милосельский, раскинув руки по сторонам, как злое огородное пугало, внезапно ожившее, страшное.
Все присутствующие на вершине крыльца посмотрели на стоящего на коленях молодого князя.
— Притушите ему поганую пасть! — гаркнул Колодин.
Один из солдат кончиков древка с размаху ударил раскричавшегося князя по русой башке. Никита сжал зубы, но руки не опустил. Так и застыл с распростёртыми руками, как ястреб в последнем полёте.
— Гойда-а-а-а! — донёсся приглушенный голос со двора.
Никита Васильевич Милосельский ощерил рот в хищной лыбе. Кто-то из выживших опричников ответил ему. Славно, браты! За таких орлов и помирать не страшно. Орлы мои, вороны, ястребы!
Кровь, не останавливаясь, всё текла из порезанной ладони Никиты Милосельского. Бывший глава несуществующей отныне Опричнины. Так и не ставший великим князь. Простой князь, обычный потомок великого Рориха. Голубоглазый ворон. Прощай, Никита Васильевич. Прощай и ты, Василий Юрьевич. Воистину.
— Служилые! Дайте мне одного воронёнка на растерзание! Христом Богом прошу! Моего отца прикончили ни за что, сколько мечтал я об этом часе!
Из толпы посадского люда отделился перёнковощёкий Егорша. Он подошёл к чернобородому сотнику и снова затянул ту же песню:
— Служилые! Дайте мне одного, дайте!
— Притащи ему врана, — приказал Тимофей Жохов пятидесятнику.
Из загнанных в круг кромешников случай выпал старшине с очами, как у телка. Пятидесятник приволок его к сотнику и ремесленнику Егорше.
— Саблей владеешь? — деловито осведомился Тимофей Жохов.
— Управлюсь.
— Тащи, — Жохов поднял ввысь руки.
Егорша потянул саблю из ножен, ухватившись за рукоять.
— Башку ему не руби, парень. С непривычки не отсечёшь с первого разу. В грудину втыкай клинок, — дал сердечный совет казнителю сотник Жохов из самых лучших побуждений.
Старшина Семён Коптилин стоял на коленях и влажными глазами мычал, глядя на стрелецкого сотника и ремесленника. Так мычат бурёнки в коровниках, когда убийцы, взявшие в руки длинные ножи, идут по улице или по тропе. Они ещё не вошли в помещение, а коровы уже мычали...
Егорша подобрался ближе к старшине Коптилину.
— На землю лягай, хребтом!
Опричник двумя перстами попрощался с животом и белым светом. Клинок въехал в плоть воложанина, окрасился кровью, внутренностями. Вышел из плоти. Снова сгулял в гости... Стрелецкий пятидесятник долго и тщательно закрывал вежды мертвецу. Уж больно пронзительно мычал он глазами. Потом Семёна Коптилина за ноги оттащили к рыдвану, возле которого уже лежала горочка порубленных кромешников.
— Тимоха! Жохов! Ату-у! — заорал Никифор Колодин, свесившись с балюстрады Красного крыльца. — Вострите бердыши! Где Орлов?
— З-зделаем, Никифр Кузьме-еч, — проревел в ответ сотник Жохов, протирая тряпицей окровавленный клин сабли.
Стрельцы навострили с дюжину бердышей под молочными стенами Красного крыльца. В толпе посадских случилось оживление.
— Э-э, ребятушки! Игрище продолжается!
— Чего там?
— Кого на бердыши кидать будут?
— Кто боле всех им поперёк горла.
— Кто это? Кого казнят?
— Милосельский Василий князь.
— А ежели промажут?
— Эти не смажут.
— Гляди!
— Ух ты!
— Полетел княже...
Раздался пронзительный рёв.
— Наскво-о-озь.
— Богатый телом боярин. Ажник на три бердыша налетел.
— Комедь страшная, православные...
— Ревёт аки боров.
— Да уж. Спаси, Господи, его душу.
— Добоярился князь.
— Всю бороду изблевал кровушкой...
— О, понесли добычу.