Тут Яков Лихой с ужасом осознал, что дьяк Колотовкин... постучал скрюченным пальцем в двери Царской Палаты: тук, тук. Пара мгновений — одна из створок слегка приоткрылась. Опричнику привиделось, что в проёме мелькнул знакомый хищный профиль с крючковатым носом…
— Яков Данилыч, ты чуешь, что я тебе нашёптываю? — озаботился Ростиславий Куркин.
Опричник собрался с духом, откашлялся... и солдатским голосом ответил главе Дворцового приказа:
— Всё слышал, Ростислав Глебович. Все слова запомнил.
— А ты ещё молодцом, карась воложанский, — усмехнулся старик Куркин. — Некоторые попервой в обморок шмякаются...
Яков Лихой осенил себя троекратным знамением.
— С Богом, опричник, — толкнул Якова в спину боярин Куркин.
Колотовкин раскрыл одну из створок дверей. Воложанский карась жидкими ногами вошёл внутрь Царской Палаты, сделал три шага вперёд и замер на месте...
Перед глазами Якова плыл туман. Где-то впереди имелось высокое резное кресло-трон, на котором сидел, сгорбившись... какой-то гигант. Рядом с Великим Князем стояла знакомая фигура в чёрном кафтане. По левую и правую руку тряслись стены Палаты, расписанные затейливыми узорами. Парень приметил икону в дальнем углу, стол с письменными принадлежностями и кипой бумаг, три стула с золочёной резьбой. Часть стены была обита шёлковой багряной материей. Там стоял, наискосок прислонившись к полотну, Царёв Посох с округлым набалдашником, сплошь усыпанный каменьями...
Туман в голове визитёра смешался со свечением от драгоценных камней посоха, и молодой опричник-букашечка напрочь забыл, что ему следует делать, войдя в Царскую палату. Карасик воложанский приплыл в гости к сому-Господину. Выручай малька, Господи!
Глава 6. Дела государевы
“На пол упасть — первое дело, наверное!”
Яков Данилович бухнулся коленями на пол и сложил спину ниц в самом нижайшем поклоне.
“Далее — поприветствовать самодержца…” — лихорадочно смекал молодой опричник.
Яков Лихой разогнул спину и громко гаркнул:
— Гойда тебе, великий наш Царь!
Важный человек в кресле-троне тряс подбородком, посмеиваясь над кривляньями и завываниями кромешника. Князь Милосельский, спесиво поджав губы и скрестив на груди ручища, с неудовольствием пялился на своего воина, будто он делал что-то не так...
“Чего ещё сделать то, Бог ты мой, подскажи…” Опричника осенило: “Надо на икону перекреститься!” Яков Данилович суетливо осенил себя троекратным знамением.
— Ближе ходи, чего у дверей пал?
Яков Лихой засеменил коленями вперёд и остановился неподалёку от кресла-трона с высокой спинкой, обитой лазоревым бархатом с золотистыми кистями. Государь оказался обыкновенным мужем зрелого возраста, одетым в парчовый о́хабень брусничного цвета с отложным воротом, усыпанный жемчугом и прочими драгоценными каменьями. На голове сидела чёрная шапка-тафья, расшитая, как у того знатного боярина — золотистыми и зелёными нитями. На пальцах сверкали три перстня: рубиновый яхонт и два диаманта. Ореховые глаза смотрели на юного опричника приветливо и со вниманием.
— Спаситель мой, Государь. Силён в бою, остропонятен в учении, богобоязненный, — улыбнулся князь Милосельский.
— Знаю, справлялся о нём.
Самодержец встал с кресла-трона, прошёл вперёд, замер перед стоящим на коленях опричником, властным движением руки ухватился пальцами за подбородок Якова и приподнял вверх его лицо, ослепляя глаза парня искрами рубинового яхонта.
— Экие очи, зело приятные. Как ручей лесной, васильковым цветом переливаются...
“А Государь то среднего росту, а я думал — великан, — размышлял Яков Лихой, впившись в Царя округлыми глазищами. — И телом совсем сухощавый, никакой дородности у него нету”. Острый взор самодержца насквозь прошивает иглами. Он всё про тебя понимает, всё знает. А чего не поймёт — выяснит. Кит океанский. Всего в себя поглощает, будто гада морского заглатывает. Карасик затрепетал, врос телом в сосновый пол, припомнив картинку чудовища из трактата о космографии. Голов много, огнями дышат, силища невероятная, хвост свитый...
Государь оставил в покое лицо опричника.
— Взор чистый, душа светлая, значит... Ну, Яков Данилович, удалой молоде́ц наш, чего за подвиг желаешь, говори.