— Распрямляйтесь, черти, — спрыгнул с коня Государь. — Где боярин Сидякин? Ведите к нему.
— Царь-батюшка, прости, Христа ради. Покойный Никита князь не велел говорить покамест. Михаил Борисович скончаться изволил.
— Удавили, гады?
— Не так, Государь! Сам помер!
— Сам!
— Истинный крест, сам помер, сам!
Сам себя высек и помер — знакомая сказка.
— Не лгать Государю! Кто велел удавить его? Кто приказ исполнил? Не скажете правды — самих удавлю!
Троица подьячих рухнула на колени.
— Не было указа на удавление!
— Верь батюшка: сам помер боярин Сидякин!
— Сам помер, са-а-м, — рыдал старичок-подьячий.
— Что с телом сделали?
— Тут лежит — в погребце.
— Ведите.
В подклёте каменного строения, в приятном холодке и темнотище, возлежал на лавке, укутанный в рогожу, трупец боярина Сидякина. Когда подьячий осветил тело факелом, то мертвец повёл носом, а затем звонко с потягом чихнул. Бедолага-подьячий вскрикнул и выронил факел.
— Воскрес, Михайла Борисович, — усмехнулся Государь. — Снимите-ка рогожу с него.
Стрелецкие солдаты исполнили наказ Царя. С лавки поднялся худой, как воскресший старец, с полностью белыми волосами и белой бородой; одетый в исподнее бельё боярин Сидякин. Целёхонький. Лёгкий, как свет. Серая тень новоявленного самодержца. Босоногий и несгибаемый.
Часть 5. Глава 12. Раньше то
Гордый кудесник с благородной осанкой. Взор строгий и чистый. Он весь, как живое напоминание пользы от воздержания. Столп мироздания. Омега да альфа. Такие демиурги народности по пескам водят годами. Это они изобрели порох. Стратегии строят. Мето́ды метят. Они — воеводы, а ты — мясцо пушкарское. Тарарах! Зажужжало пищальное ядро. Ещё огня добавить! Фитили разжечь! Разожгли. Тлеющая пеньковая верёвка носы тревожит. Заряжай! Пороховой заряд в ствол сыпется, как зерно в амбар. Фитиль крепи! Прикладывайсь! Левая нога вперёд, колено согнулось, на цель мушкет направился. По́лку крой! Крышечка на полочке: “щ-щ-щёлк”. Пали! Глаза закрылись, башка набекрень, сердце в голенище... Палец на спусковой крючок. Тарарах! Едкий запашок, глаза слезятся, нос чешется, как будто сонмище ядовитых блох заползло в ноздрю. А-а-пхи!
Этот бой выиграл... боярин Сидякин? Разум искусный, колдование...
Влип, Яков Данилович. Добоярился. Опять тебе неваляшкой в чужих руках плясать. Иди ты уже в стрелецкие тысяцкие, ей Богу! Александер ты Македонский. Горе-царедворец, вечный странник до почестей.
— Здравствуй, Яков Данилович.
— Не помер ты, значит, Михайла Борисович?
— Живой.
Голос у тестя незнакомый, как со дна бочки долдонил он. И смотрел как-то странно. Будто многое знал. И запах от него какой-то... оливковый.
— Изменился же ты. Чисто кудесник стал.
— И ты изменился, Яков Данилович. Орёл истинный.
— А может быть и не изменился ты, Михаил Борисович. А я тебя знал плохо до сего мгновения. Вот чего.
— И знал меня плохо и изменился я. Но ты — сильнее обернулся.
— Не-ет! Ты сильнее сменился, Сидякин. Всё же так.
— Ты сильнее поменялся, зять драгоценный. Я в тебе не ошибся.
— Ты... будто золой белой измазался. Лекарственник…
— Оперился... птенец Яшенька. Нутром — всё же ты сильнее моего изменился, Яков Данилович. Был карась — да стал щука.
— Ты сильнее сменился, Сидякин!
— Нет же, вовсе не так. Ты сильнее сменился, боярин Лихой.
— Надоел ты мне, призрак белесый. Не перечь мне, слышишь!
Месяц его не видел, а уже почти ненавидел. Заговорщик, сам себя заговоривший. Плут старый. Порода литвинская, гадкая. От ума одно горе с ним. Лукавый сродственничек, разом сравнявшийся гонорами. Белесая шельма. Неужели он закрутил всё веретено сговоров, берендей хитрый. Ох и сука подлая ты, Сидякин. Поиграться мной вздумал, поигрун, паучок белесый, чародей брыдливый. Ведьмаку — пожар спасительный! Было уж так и будет ещё! Слово кесаря!
Подьячий и стрелец с факелами в руках с любопытством слушали сердечную встречу сродственников. Настолько близки они оказались, что заместо тёплых объятий и поцелуев, сразу собачиться принялись. Гойда! В проём двери постоянно совал голову сотник Тимофей Жохов, стремясь угадать заранее волю Государя, прислушиваясь к беседе. Точить топор по этому сидельцу или сопровождать с великим почётом до воли. По такому разговору пока выходило первое. Хотя… быть может дурачатся эти бояре шибко грамотные. Мы, народ служилый, простой. Рубить голову — так уж рубить! Защищать — так защищать! Смолкли чего-то сродственнички...