— А и треснул бы ты его по башке, а, Святейший? — подал голос дед Юрий. — Сыскалась тут личность сопливая, поглядите-ка.
Митрополит подошёл к юному князю и легонько треснул его своим серебряным крестом по русому чубу…
Глава 7. Два Михаила
Зря Яков Лихой обмолвился тогда в колымаге про звезду-комиду. На Стольный Град со стороны Смоленска надвигалась страшная напасть — чума. Зараза всласть погуляла по центровым европейским странам, докатилась до Речи Польской, Великого княжества Литвы, Шведской Короны, и приготовилась к решающему штурму Российского Царства...
По горнице размеренным шагом ходил, заложив руки за спину, глава Аптекарского приказа — Михаил Борисович Сидякин. Боярин был какой-то невсамделишный: среднего роста, стройного телосложения, аккуратная бородка клином, взгляд не надменный... а малость сердитый. На голове вельможи находился синий колпак с кисточкой, стан облегал удлинённый литовский кафтан-йокула из красной парчи, расклешённый ниже пояса.
Ближе к дверям горницы стояла, плотно соединив у пояса пальцы в сцепке, боярская дочь — Марфа Михайловна Сидякина. Девица была облачена в сарафан брусничного цвета, в густых рыжеватых локонах на голове разместились зелёные ленты.
— Уж на что я — широких взоров боярин, но и моему терпению приходит конец, Марфуша. Перечислю тебе, дочь любезная, фамилии, коим ты, жестокосердная, отказать соизволила: Галицыны, Голиковы, Белозерские, Долгорукины.
Михаил Борисович остановился посередине горницы и сердито посмотрел на младшую дочь. Упрямица, сжав сочные губы, смотрела в угол помещения и молча слушала отцовские речи.
— Кал-га-новы, — растягивая слога фамилии проговорил боярин. Последние — зело возвысились ныне. Иван Фёдорович Калганов — один из ближайших вельмож у Царя, его сродственник.
Сидякину хватало забот и на службе: на первопрестольный Град накатывала чёрной волной проклятущая чума, знать тревожилась, в окрестных деревеньках пошли первые массовые похороны... А тут ещё дочь взъерепенилась. В её годы старшая сестра Елена Михайловна уже родила первую девку от Леонтия Хаванова, сына стрелецкого тысяцкого и дьяка Стрелецкого же приказа.
— Ну чем тебе женишки то не угодили? Из пятерых сих, положим, один соискатель был скверный, Кирилл Голиков, будто припадошный с виду. Но остальные то, дочь моя? Андрей Белозерский — чем не орёл? А Матвей Калганов? Высок ростом, статен! Рассуждения здравые.
— Лошадиная физиономия, — невозмутимо молвила дочь.
— Чего ещё? Как говоришь?
— Лошадиная морда, — дерзко произнесла Марфа Михайловна. — Так яснее, батюшка родный?
— Чем тебе его физиономия не угодила, дочь строптивая?
— Матвей Иванович — неглупый боярин, рассуждениями и мне глянулся. Только вообразила я, как супруг такой... ласкать да голубить меня примется... извини, батюшка, от смеха не удержалась.
Михайла Сидякин приблизился к окну и глянул наружу: по двору его имения холоп выгуливал жеребца гнедой масти.
В монастыре нахохочешься, девонька...
Святым огнём излечим...
— Я есть — родовитый боярин, Марфа Михайловна. И в руках у меня на управе покуда — приказ Аптекарский. Не самый важный приказ, но и не самый последний в Отечестве.
Сидякин помолчал малость времени, а потом продолжил речь. Его голос постепенно наливался булатной твёрдостью:
— Тебе скоро — осемнадцать годов стукнет, милая, а до сих пор в девках бегаешь. Перед людьми — срам мне, совестно в церкви на глаза показываться! Не желаешь семью создавать — ergo* постриг примешь и живо в монастырь сгуляешь. Какие ещё у меня вариантесы есть?
*ergo (лат.) — поэтому
— Чем с разнелюбым жить — лучше прямиком… головой в омут, батюшка! — выпалила в ответ Марфа.
Строптивица дёрнулась к дверям, схватилась за ручку... а потом сызнова обернулась к отцу. Хороша она была сейчас, чертовка, стрекоза шалопутная: из глаз стреляли зелёные искры, брови изогнулись дугой, крылья точёного носа раздулись, как паруса у игрушечной ладьи.
— А в монастырь мне нельзя, отец дорогой! Ясно тебе? От твоей матушки особое наследство досталось мне на руки.
Марфа Михайловна выскочила из горницы, плотно прикрыв за собой резную липовым деревом дверь. Боярин прошёл в красный угол горницы и с суровым хладнокровием холёного лица принялся смотреть на лик Божьей матери на иконе, освящённой лампадкой...
На завтра к вечеру в поместье Михаила Борисовича случилось событие. К высоким дубовым воротам подкатила помпезная колымага в сопровождении десятка рослых и крепких парней-гайдуков. В гости к главе Аптекарского приказа прибыл сам первый вельможа Боярского Совета — боярин Михаил Фёдорович Романовский. Сидякин готовился встретить тёзку в той самой горнице, где давеча он держал неприятный разговор с дочерью... Дверь отворилась и в помещение вошёл Романовский. Боярин с достоинством осенил себя три раза крестным знамением на красный угол, потом с почтением поклонился хозяину дома, приложив десницу к сердцу, и произнёс приветствие: