Устинья ойкнула, схватила бадью с земли и засеменила прочь от взволнованного барина. Беги, баба, поспешай, баля́ба.
Яков Лихой приблизился к плетню и принялся истово мочалить изгородь кривой саблей — на землю посыпались ошмётки посечённых ветло́вых прутьев. Кончив крушить забор, рубака отступил на шаг назад и осмотрел прореху. Скверная работа — космоса нет. Правая часть более неровная, много ошмётков торчит.
Шаг вперёд. Удар. Ещё атака! На! На! Удар! С-сука! Ещё удар! Атака! На! На! Блядство! Уф...
Рубильщик сызнова отступил назад. Теперь — порядок. На красном овале чела проступила борозда-колея. Крутые да ослизлые края имела эта борозда. Коловращение, пучина. Никак из этой борозды не выбиться. Гнев и отчаянье. Кто там сверху лыбится?! Будет вам, будет!!!
“Близок великий день Господа... поспешает: уже слышен голос дня Господня; горько возопиет тогда и самый храбрый!” Ша! Вздымается и опускается грудина. Ша! “...День скорби и тесноты, день опустошения и разорения, день тьмы и мрака, день облака и мглы... Ни серебро их, ни золото их, не может спасти... огнём ревности Его пожрана будет вся эта земля, ибо истребление, и притом внезапное, совершит Он над всеми жителями земли...”
Ша, стольник! Смирение, благочестие, спокойствие. Tardius*…
tardius (лат.) — медленнее
В угловой светёлке хором стояла у окна теремная Царица имения — Марфа Михайловна Лихая. Хозяйка проворно перебирала пальцами смарагдовое ожерелье и с сочувствием глядела на то, как её муж крушил в неистовстве плетённую изгородь. Барыня сразумела: Яков Данилович остаётся трудиться на прежней должности: подливать вино, нарезать мясо, раскладывать по столу расписные рушники...
Смарагдовые каменья бабушкиного наследия искрились тусклым свечением. Зелёные глаза барыни также сияли особым светом. А Царица хором, в самом деле, вовсе не теремная: вздор это, враки и сдергоу́мие.
Царица была подклётная...
Часть 2. Кормящий кормчего. Глава 1. Супротив устоев отцов
Миновала седмица и два дня с того momentum, как стольник Яков Лихой крушил кривой персидской саблей плетённую изгородь у себя в имении. Яков Данилович и Государь снова сели за шахматы. Первый раз после того памятного разговора у окна, когда самодержец стоял к нему спиной... Мысли в голове стольника теснились суетливыми волнищами и разбивались о скалу непроницаемого лица Царя пузырчатыми бурунами. Шахматная баталия не задалась. Прошло немало времени, как супостаты за столик уселись, но никто из противников ещё не срубил друг у друга ни единой фигуры.
Горечь вприкуску с негодованием. “Он сказал им в ответ: если они умолкнут, то камни возопиют…” Темень кромешная.
— Молви мне, Яков Данилович. Ты кем в Стольный Град прибыл?
— Зелёным юнцом, Государь. Ни кола, ни двора — сирота убогий.
— Я тебе что жаловал, говори.
— Золотом осыпал, великий Царь. Имение даровал, полсотни душ крестьянских в придачу вручил. Прибрал во Дворец мою личность. Ныне стольник я при тебе и верный слуга твоей милости.
— Захарий Татищин, начальник твой... старый, что прошлогодняя кочерыжка. Я на его место тебя ставлю. Кравчий будешь.
Яков Лихой задумался... “Кравчий — первый управитель царского стола. Личный кормящий кормчего — свой человек. Великая честь мне, воложанину худородному. Первый среди стольников, но и не первейшие по важности заботы Отечества…”
— Не сумел я пойти супротив древних порядков. Имей разум, Яков Данилович. Аз есмь — кесарь. Много вериг на себе держу.
Государь поднял благородные телеса с резного табурета и отошёл к тому самому окну. И снова он стал спиной к Якову Лихому. Воложанский дворянин остался сидеть за шахматным столом.
— Великий Государь, коли я теперь — кравчий в Детинце, дозволь мне дружину лепить по своему разумению. Валанда́ев и вертопрахов не почитаю я. Стольников Догуновых, двух братцев, пятигузов можайских, гнать в шею желаю с кухни.
— Твоё хозяйство — твоя воля...
Яков Лихой опомнился и встал с табурета. Государь не сидел — и ему не по чести рассиживаться в присутствии кесаря. Хоть бы Царь к нему и спиной стоял. А ещё Догуновых назвал пятигузами! “Надо бы на коленки пасть в благодарности!” Новоиспечённый кравчий подлетел к Государю и припал коленями к полу.