— Веселей бежи, ты, ж-животное! — ещё раз наградил поводьями спину савраски помещик.
Лошадка почти настигла скачущих впереди холопов.
— Не гони так, Данила Мстиславич, Христом заклинаю! — зачастил скороговоркой Микешка. — Темень, не можно гнать истово. Послятаем с коней, бошки свернём! Нам чего, ничего, тебя жаль да младого барина.
Дворянин натянул поводья, каурая лошадь замедлила ход. Данила развернул голову и посмотрел на сынка. “Спит наследничек, первенец драгоценный…”
Внезапно раздался громкий пронзительный свист с переливами: в ушах заложило, а в нутре похолодало, как в погребце. Из-за деревьев высыпала цельная стая разбойников и пошла круговерть. Злодеи ловко осадили коней холопов и лошадь помещика, в каких-то пару мгновений прервав путь процессии. Под гиканье и горластые выкрики, разбойники стащили на землю странников. В руках лиходеев вспыхнуло несколько факелов и окрестности озарились мерцающими всполохами света. Холопов и помещика разделили по разным краям шляха. Разбойники споро перевязали смердам руки, вынули их сабли из ножен, обыскали, присвоили себе их шапки барло́вки, а потом уложили обезоруженных и пустоголовых холопов мордами в землю.
С барином, разумеется, иной разговор. С помещика сбили шапку с бобровым околышем тычком кулачины в спину, и она ловко утвердилась на плешивой башке одного татя. Добротный репсовый кафтан, ситцевая рубаха, шерстяной пояс с кинжалом и ножнами… Всё это добро также перекочевало в руки грабителей. Обесчестили дворянина. Ха!
Двое лиходеев подсекли ноги помещика, и он пребольно бухнулся коленями о землю. Затем они заломили руки Данилы Лихого за спину и мигом перевязали их верёвкой. Жадные зенки вшами заскользили по исподней сорочке: справная, светло-булановой расцветки; но особенно татям глянулись сафьяновые сапоги с расшитыми голенищами.
— Богатый петух к нам в силок заскочимши, — загоготал широкий и перёнковощёкий вор.
— Торговый? Али дворянского племени? А ну отвечай, старинушка, кто таков! — кинулся на пленника другой злодей.
Данила сплюнул на землю и не удостоил ответом грабителя.
— Братцы, так это Данила Лихой, помещик тутошний.
— Не брехай, Гусь. Нешто помещика словили?
— Истинный крест. Гляди на негось — глазища васильковые зришь? Данила Лихой это — дворянин.
— Кха, точно он. Удача, браты!
Один из разбойников, долговязый и белобрысый, подошёл ближе к помещику и ткнул ему в нос факелом.
— Здоровым будь, Данила Лихой. Кланяемся тебе, барин!
Раздался оглушительный гогот, некоторые тати посрывали с голов шапки и притворно поклонились в пояс.
— Сапожки́, а ну, братва, сапожки́ сафьяновые с его сымем, ну́кося! — нетерпеливо проревел один из разбойников, закатывая рукава.
— Оставь, успеется, — властный и вальяжный голос с хрипотцой в миг осадил пыл жадного до барского имущества налётчика.
Из толпы злодеев шаг вперед сделал коренастый варнак с густой чёрной шевелюрой и серебряной серьгой в ухе.
— Паскудные твои васильковые очи, — прохрипел вожак.
Помещик приходил в себя после ошеломительного налёта. Сердце ещё стучало набатом в нутре, но первый колючий страх уже улетучился. Барин со вниманием вгляделся в фигуру и лик атамана.
— Ванька Муравин, ты что ли?
— Он самый. Вот и свиделись, Данила Мстиславович. Обещал я тебе жаркую встречу как-то, припоминаешь?
Атаман Ванька сделал ещё один шажок к недругу. В это мгновение помещик вдруг осознал — вот она ж, смерть. Чудны́е глаза василькового цвета сверкнули отчаянием и безнадёгой... Хорош он собой, чертеняка, этот мелкопоместный воложанский дворянин захудалого рода Данила Мстиславович Лихой: статный муж, поджарый телесами, рожей гожий. Третий десяток годков, молодой ещё... А прожитая жизнь тем временем колесом крутанулась в голове Данилы Мстиславовича: гнездо-поместье, добрая матушка, лукавый лик деда, жёнушка Авдотья, любушка ро́дная. “Авдотьюшка, оказия, ведь это из-за неё...”
И тут помещика Лихого охватил лютый страх. Милая супружница, собственная шкура, поместье. Всё разом рухнуло в холодную прорубь и вихрем вылетело из разума. “Сын! Яша бесценный. В повозке он… спит!”
Затих разбойный люд, со вниманием наблюдая за атаманом и его пленником. Смирно лежали повязанные холопы, уткнувшись мордами в землю. Даже Лес притих…
Атаман первым нарушил молчание:
— Невесту мою увёл. Жизню мне поломал, падаль.