Калгановы уступали по знатности многим боярским фамилиям, но имели весомое преимущество в ином положении: старший и средний братья возглавляли ныне важнейшие ведомства Русского Царства (Посольский и Торговый приказы). Фёдор Калганов не без труда, но таки освоился на прибыльной должности и крутил да вертел, как хотел, всей денежкой государевой. А желал Фёдор Иванович много богатства и уже много чего сделал для того, чтобы его соизволение стало реальностью. В последние два года старший Калганов-псина и вовсе словно с цепи сорвался: Государь забросил дела из-за болезни, и Фёдор Иванович резко повысил ставки по податям. С иноземными купцами он не желал баловать, а вот с посадской черни Калганов принялся драть в пять шкур. Глава Торгового приказа обложил огромными податями и богатый Великий Новгород. Михаил Романовский много раз уже ставил вопрос в Боярском Совете о бесноватом поведении Фёдора Калганова, но его воля постоянно натыкалась на сопротивление значительной массы знати Собрания. Романовский подозревал Фёдора Ивановича в сговоре с боярами, но без самодержца его руки оказались повязанными в разрешении этого сложного вопроса.
Брат Матвей также упреждал Фёдора: “...не шути с новгородцами столь бессовестно. Помни — они своевольное семя…”
У Никиты Милосельского за всё время службы главой Опричнины имелось лишь единственное дело, достойное внимания. Два года тому назад на его стол попал пергамент. Добрый дворянин донёс на тверского воеводу Копытина, мол: сносится с Литвой, взял от них золотишка. Боярина Копытина мигом доставили из тверской земли в Стольный Град — на Опричный Двор. Дьяки начали розыск по делу о государевой измене. Попервой Копытин полежал на дыбе, но в измене не сознался. Затем кромешники свели его в особую темницу, где на потолке покачивались ржавые вострые крюки, прикреплённые к верёвкам.
— Молчать будешь — вздёрнем за рёбрышки, — обещался опричный дьяк.
Преподлый Копытин упал на колени и сознался: “…каюсь, есть грех за душой, взял золотишка от лукавых…” Бумага о розыске легла на стол Государя, потом самодержец лично потолковал с изменником и вскоре утвердил смертный приговор. Через пяток дней палач срубил беспутную голову боярина Копытина на Лобовом Круге.
Розыск свершился, изменника покарали, и молодой княже Никита снова начал томиться душой от безделия. Но спустя год его безоблачные будни разбавил занятный случай. В отцовских владениях он приметил дворовую девку Лукерью, писаную красавицу: высокая, с тонким станом, что упругая хворостина; светло-пшеничные локоны из-под косынки, овальные ве́жды, томные зеленоватые глаза с поволокой; жадные губы, налитые багряным соком, будто плоды созревшей черешни. Словом — размарьяжился барин. Никита Васильевич Милосельский, как истинный глава Опричнины, резво свершил новый розыск: девице осемнадцатый год, перебралась из деревни в столичное поместье намедни, не замужем, но скоро в имение прибудет родная тётка Степанида — к девке желали свататься несколько крестьянских семей. У такой ладной бабёнки уже скопилось достаточное количество охотников до её знойного тела среди дворовых и не только дворовых холопов князей Милосельских. Оба родителя прелестницы сгинули во время нашествия чумы. Оборотистый Никита барской волей наложил запрет на сватовство холопки Лукерьи Звонкой, а после, втёмную от отца Василия, прибрал девку на службу в свои пенаты. Много хлопот это деяние не доставило, так как имения отца и сына находились, как полагается, по соседству...
Поздним вечером, когда большинство обитателей барских хором уже почивали, князь Никита подкараулил Лукерью за овином, что подлый тать. Властелин с умыслом велел боярскому тиу́ну дать холопке задачу — перебрать большую корзину прошлогодних кореньев. И пока деваха до конца не управится — чтобы не вздумала с места встать.
Крестьянка закончила работу и долгось отмывала грязные пальцы тёплой дождевой водой из высокой кадки.
Лукерья Звонкая шла вдоль деревянной стены овина по узкой тропе. С глубинным вздохом, труженка стянула с головушки платок и чистыми пальцами вспахала густые светло-пшеничные пряди волос.
— Уф, умаялась, — молвила Лукерья.
Из-за угла вышел высокий и статный красавец — молодой князь и хозяин поместья. Никита Васильевич нарядился натуральным гоголем: в алую шёлковую рубаху, будто на игрище собирался.
— Ой, барин, — девка склонилась в поклоне.
Лукерья натянула платок на голову и хотела прошмыгнуть мышкой далее по тропе: в подклёт, почивать, от грехов прочь.