Ну, полегчало. Андреич проснулся, похлебал киселю, рассказал про тьму, проход, свет. Начал по новой. Кирилл Мефодьевич вошел, сел в углу, все слушают. Закат над Андреичем угрюмый, сизый, со слезой, но блеснуло напоследок, распустилось перьями жар-птицы. Лучи в облаках прорывались, игрались так разноцветно-радостно, что подумалось: и в сумасшедшем доме держимся мы подсознательным, подводным градом Китежем — мистическая красота России, — который не всплывет никогда. А если не совсем одрях Святогор? Сбросит с могучих плеч оборотистое чудо-юдо (дух — антидух, зверь сильный и умный), вставит ногу в стремя и пустится объезжать границы; плюнет в гневе — вырастит плодоносное древо; копыто стукнет — вздрогнет земля и забьет родник; поведет дланью в палице — загорятся окошки несуществующих деревень. А где жители? Ни души окрест. А вот наконец и потаенное Бел-озеро (Светлояр, так, кажется?): сквозь воды забвения светятся снесенные и готовые к сносу дома, дворцы и храмы и избы, избы — в своем идеальном воплощении, вон рыбацкая изба из села Холмогоры, пушкинский домик из Немецкой слободы и петербургский доходный дом из Кузнечного переулка, келья святителя, оживлявшего мертвых, и рядом подвал с замытыми следами и вечными цветами у оконной решетки и комья вечной мерзлоты северо-востока без цветов, камера Орловского централа, правый Никольский придел и еще, и еще, и еще… Господи, да разве все поместится? Поместится, и громада храма с именами русских воинов, кажется, вот-вот прорвет прозрачную толщу. Однако все глубже и глубже погружается в бездну царство. Что же делать? Уже в честном поединке убито чудо-юдо и смердит окрест, разлагаясь, заражая все живое. Но и Святогор при последнем издыхании, подполз к Светлояру, где замутились воды, смешавшись с кровью, и ничего не видать, приложил ухо к земле: колокольный звон, гулкий, подземный, то ли погребальный, то ли к крестному ходу благовестят — не различишь уже, не поймешь.
Глава двенадцатая:
ВТОРОЙ ПИР
Довольно дорогая безделушка на зеркальной полке отражалась в зеркальных стеночках, излучая свет: лиса, грациозно свернувшаяся, но с поднятой мордочкой, нежной и лукавой, — из чешского прозрачно-желтого стекла. Алеша чем дольше смотрел, тем больше влюблялся в лучистое созданьице. Беру. Вышел из Петровского пассажа, побродил по солнцепеку и вскоре опять-таки нашел то, что надо. Нож. Чудесный, с наборной черной рукояткой и в черном же, расшитом цветными крестиками, кожаном (под кожу) футляре. И хотя вкралась в голову примета вернейшая (дарить острые предметы — наживать врага), Алеша не удержался и купил, выпросил у раскрашенной под гейшу девицы, требовавшей удостоверение охотничьего ордена. «У моего папы сегодня день рождения». — «Ну и что?» — «Пятьдесят папе-то». — «Ну и что?» — «Дата какая!» — «Ладно, плати и отвали». И все было чудесно, включая гейшу, в экзотической лавочке — полутемной пещере, где плавают разноперые рыбки в малахитово подсвеченных стеклянных омутах («Что тебе надобно, старче?» — четверку по английскому, пятерку по истории, а там поглядим), развешены снасти, сети (будто бы запахло Айвазовским, натуральных морей Алеша не видал), а пыльные чучела глядят покорно, печально, и грозно поблескивает оружейный ряд… Одним словом, захотелось на Остров Сокровищ, причем после кораблекрушения (все, конечно, погибли) они останутся там вдвоем, и у Поль нету другого выхода, как полюбить его.
Открыл Митя. Благодарю, оригинально, люблю такие игрушки. В уютной розовой прихожей заблистала сталь; выглянула из кухни старушка и с возгласом «О Господи!» скрылась. «Мама, — пояснил Митя, — Анна Леонтьевна». И наконец вышла она — как всегда прекрасней, чем в воображении, с новой красотою в длинном желтополупрозрачном, словно струящемся платье и в янтарном ожерелье (в цвет лисички). Это мне? Ой, какая прелесть! Митя, взгляни. Да, молодой человек, у вас вкус.
В комнате с задернутыми гардинами цвета вишни и зажженной лампочкой под атласным абажуром было чудесно (день чудес) после уличной реальности и солнца. «Лизок, твой Алексей пришел!» (Зачем она нас соединяет?) Кивнули друг другу враждебно. «Ах, как я рада!» — прощебетала маленькая… (а может, она и не дрянь? Алеша был размягчен и великодушен). «Как я счастлива!» — и прошипела мимолетом, летя в прихожую на звяканье звоночка: «Пароль — паучок». Кто же паучок, и тут ли он?
В комнате вокруг да около праздничного стола находились в ожидании Символист Никита с молоденькой, готовой к восторженности актрисой Вероникой (в просторечии — Верой), Сашка отрешенно глядел перед собой, его Наталья беседовала на диване с Павлом Дмитриевичем, а в глубоком с мягкими валиками кресле покуривала длинноногая Дуняша.