Хозяйки — по хозяйству, Митя на подхвате, все свои, узкий милый круг, в который вдруг вошел непринужденно, но заметно человек со стороны.
Лиза угадала безошибочно (как писали в старину — сердцем), мгновенно справилась с замком, и пышный ворох пунцовых роз затмил все — и самого его, в английской одежде с учтивой наготове улыбкой (розы — «это было у моря, где ажурная пена, где встречается редко городской экипаж, королева играла в залах замка…»). «Иван Александрович — Дмитрий Павлович, а это Поль». Розы поделились на две охапки, Лиза получила свою, поднесла к лицу свежестью унять жар, глядя исподлобья. Фигурировали небольшого формата, но толстый томик явно «тамиздатского» происхождения (Митя взглянул на гостя с интересом) и «Шанель № 5» (Поль улыбнулась застенчиво). «Мне было бы жалко», — заметил Митя любезно. Иван Александрович ответствовал: «И мне. Кабы у меня был один экземпляр». Все четверо рассмеялись, и группа у порога распалась.
Развлекать такого ловкого, светского человека, вводить в компанию нет необходимости — он куда хошь войдет и выйдет. Поклон-кивок, бархатный стул, словно сам усердно подвернувшийся, зоркий взгляд, выбравший отчего-то Митиного папу. «Иван Александрович!» — объявила Лиза и пошла за кувшином для роз: именно этот нужен — глиняный, сизо-коричневый, без старомодных финтифлюшек. В кабинете у немецкого письменного стола неподвижно сидел Вэлос, настолько неподвижно, мертвенно, глаза мертвые без очков, что стало не по себе. То есть поклясться можно, что он ее не видит. Взяла с подоконника кувшин, сходила за водой — все под впечатлением странности, — вернулась в кабинет, поставила розы на стол. Доктор ожил как ни в чем не бывало, надел очки, шевельнулся, заговорил своей скороговоркой:
— Оранжерейные, клянусь, целое состояние. Обратите внимание, племянница, на редкий оттенок.
— Я вам не племянница.
— А я чувствую родство, чувствую. Так вот: «пурпур царей» — поэт прав? Кто принес? Ваш дружок? Откуда?
— Из Китая.
— Дружок-китаец?
— Эмигрант. А почему вы без жены? — брякнула Лиза так же бесцеремонно; какую-то секунду они поглядели друг на друга выжидающе; никак нельзя было упрекнуть Лизу в застенчивости, но с этим человечком ощущение свободы переходило во что-то сверхъестественное, непотребное (Ивана Александровича от цинизма почти удерживали брезгливость и остатки аристократизма), а тут — никаких границ, никаких преград, можно сказать и сделать что угодно.
— Паучок, — сказала она.
— Чего ж тогда спрашиваешь? — отрубил Вэлос фамильярно. — Племянница.
— Вот я Мите расскажу.
— Сделай одолжение. Я еще с тех пор на тебя рассчитываю.
— С каких пор?
— С первого пира при свечке. С другой стороны, мне это невыгодно, учти: я Митьку люблю, еще с первого класса. Но твоя тетка такая опасная женщина, в своем роде ведьма.
— Тьфу, какая чушь, отстаньте! — Лиза попятилась от этого воспаленного человечка, который только что сидел как мертвец. — Вот сейчас при всех скажу.
— Давай! — этот чокнутый подскочил и схватил ее за руку цепкими пальцами. — Давай вместе, разом! Поль занимается любовью…
Лиза вырвала руку, дала крепкий шелобанчик по носу доктора, так что очки чуть не упали, и поспешно отступила в прихожую, откуда был виден и радовал глаз фарфором и хрусталем овальный раздвинутый стол. Актриса ворковала возле Ивана Александровича, и Вэлос с красным носом тоже ворковал — на всю квартиру:
— И непременно коньячку, Павел Дмитриевич, дорогой, вы мне как отец родной, даже больше! И непременно с лимончиком!
— Где это ты уже успел?
Она подошла к зеркалу — в старом отуманенном стекле так таинственно и прекрасно проступают лица, все без исключения — и, всматриваясь в золотисто-карие, с гневными искорками глаза, дала себе нерушимое слово: не лезть! к Мите с Поль не лезть! тут что-то не то! я не понимаю — и не надо. Над ухом раздалось хладнокровно:
— Лиза, все ждут тебя.
Он глядел серьезно, без улыбки в ее глаза в зеркале.
— Иван Александрович, вам понравилась Поль?
— Да.
— Очень?
— Голубчик, не суетись, у твоего юноши мало шансов.
— Вы думаете, я из-за Алешки? Я про него и забыла, а просто… ну почему все так подло?
— Разве все? — он нахмурился, у нее голова закружилась. — Вот зеркало — оно уж замутилось…