За неделю он измотался и похудел так, что деликатный Кирилл Мефодьевич предлагал как бы между прочим: «Вы от знакомых шли б ночевать ко мне, тяжело каждый день в Москву ездить». Он отказывался, словно не мог остановиться, словно подстегивало загадочное быстрокрылое божество, прекрасно изнуряя, и для полноты жизни, полнокровной, полномысленной, необходимы и столичная толкучка, и любовная горячка, и, по контрасту, философские беседы в саду. И жара — когда даже простыни на постели горячат и липнут. Окунуться бы прямо в одежде, да ведь привлекут. Затеют склоку и выгонят.
Наконец в стеклянных дверях показалась Лиза. Не заметила? Или, по обыкновению, выступает? Не может забыть «маленькую дрянь»? Да, удовлетворенный порыв (высказать, что накипело) — роскошь, ему не по карману. Смирение и еще раз смирение (новое слово — откуда? от старика?) — ради высшей цели: попасть официально на дачу, увидеть воочию и узнать адрес ее работы. А потом — возможны варианты.
— Как инглиш? — спросил, поравнявшись с нею.
— Ну конечно, пять.
Ну конечно, с детства репетиторы — на миг взмыл социальный гнев и угас: смирение!
— А у тебя? — все-таки соизволила продолжить разговор.
— Четыре.
— Шанс есть, — бросила Лиза снисходительно (ладно стиснем зубы!). — В истории ты соображаешь.
— Тьфу-тьфу-тьфу! Что досталось?
— Пустячок, — передернула плечами, грациозно сбрасывая этот пустячок. — Гулливер у лилипутов, а тема «Мой друг».
— И кого ты выбрала в друзья?
— Да уж не тебя.
— Я и не надеялся. А кого?
— Маму.
— Кого?
— Свою маму. Чего смешного-то?
Вот детский сад! Лиза остановилась, гневно сведя темно — русые бархатистые брови, не удержалась, рассмеялась, тут же нахмурилась.
— А ты бы выбрал мою тетку. Му friend is aunt. О ней много можно порассказать, только словарь у тебя бедненький. И потом… — помедлила, испытывая его терпение, — ты ведь и не знаешь ничего, — и неторопливо двинулась к метро «Университет».
Он опять догнал, сам себя проклиная.
— Кто? Тот дядька, что рядом с Митей сидел?
— Дядька? — изумилась Лиза.
— Ну, помнишь. Весь в «фирме», супермен.
— Супермен?.. А пожалуй, верно. Только это мой друг, Алешенька.
Под его взглядом ей стало не по себе, неуютно.
— И давно вы с ним… дружите?
— С прошлого лета. — Злое чувство — отомстить! — пересилило осторожность. — В Коктебеле познакомились.
«Главное — хладнокровие! — приказал себе Алеша. — Перед тобой врунья и предатель… и я такой же. Все так живут, даже она. Старик врет. Не детсад, а материн подвал…»
Молчание затягивалось. «Почему я не могу плюнуть и уйти? — удивилась Лиза. — Почему-то не могу…» Оба бессознательно ощущали, будто обрывается что-то бесконечно дорогое и милое, как сказки на детской Черкасской: ребенок уже приготовился заплакать, но сейчас добрые дровосеки расправятся с Серым Волком и Бабушка с Красной Шапочкой оживут. И ведь как верилось! Смешно. Жить надо… наслаждаясь, по возможности, каждой минуткой.
— Шикарный мужик, — одобрил Алеша небрежно. — Поехали в Милое?
— Ой, не могу! Во-первых, мама должна звонить, она после каждого экзамена…
— С вокзала позвоним из автомата. А во-вторых: к вечеру ты свободна.
Ну что ж, он простил ей «супермена» — она должна отвезти его к тетке: сделка легонькая, пустяковая. Лиза была слишком счастлива, упоена жизнью, чтоб торговаться и привередничать. А когда уже завиднелся старый дом за старым забором, почувствовала даже, что соскучилась слегка — по Милому, по Милке, по Мите… И над Алешей кто-то смилостивился (хранитель иль искуситель), сняв заклятье: тело вольно и целеустремленно… Однако их никто не встретил. А дверь распахнута, приглашая: пустые комнаты, восхитительная вишневая прохлада и полусумрак после пекла и блеска. Вернулись на веранду, сквозь частые переплеты окон и кружево зазвучала сельская пастораль: под кустами подремывают псы с вывалившимися от жара длинными языками, она сидит на корточках над грядкой, полет. Полечка полет. Тут Арап, переваливаясь с боку на бок, засек вострым глазом постороннее движение на веранде, взвизгнул спросонья. Поль подняла голову, улыбнулась, встала и направилась к дому. Краски и очертания вдруг смешались, смазались, как сквозь слезы; усилием воли Алеша загнал дрожь в глубь души, чтобы запомнить до конца: пестрый сарафан, загорелые нежные плечи, босые ноги, испачканные влажной землей, плетеная корзиночка с огурцами, с кудрявой зеленью, луком, ласковая рассеянная улыбка, собачий скок и рык. На веранде остро запахло укропом, петрушкой, огородом, летом, солнцем, ею.