— Здоровье обретешь.
— А может, мне моя боль дорога. Как своеобразный барометр духа: чуть я в сторону — хвать, двинуться не могу. Помни о смерти.
— И вы совершенно правы. — Вэлос оживился, как всегда при чужом сопротивлении, да и энергия переполняла его. — Самое великое, прекрасное переживание. Я очень люблю смерть.
— Свою?
— Ну, свою я еще не переживал. Чужую.
— Это любопытно. Впрочем, феномен уже был. «Я люблю смотреть, как умирают дети», да?
— Это эпатаж.
— Разумеется. Но ведь выговорилось такое.
— Занимаетесь футуризмом?
— Гоголем.
— Тоже подходящий экземпляр.
— Подходящий для чего?
— Для коллекции.
— А кто коллекционер?
— Я. Коллекционирую оригинальные заболевания.
— Он был напуган картиной Страшного Суда, — пояснил критик, — в церкви, в детстве с матерью. Всю жизнь искал, ждал дьявола, своего Вия.
— Дождался?
— Связь времен не порвалась. То, что они переживали в предчувствиях, мы пережили в действительности. Ну, не мы — лучшие из нас, избранные — засвидетельствовали.
— О встречах с дьяволом?
— Скажем скромнее: с крайним злом. Откровение наоборот.
— Да, да, да, — подхватил Вэлос, — лагеря, пытки, расстрелы — жуткое дело. За него не так брались, топорно, грубо. А смерть должна быть прелестной, изящной, желанной — как женщина в саду, в утренней дымке, в звуках Пассакалии, — к ней должно стремиться. А у нас? И у них! И у нас, и у них нет свободы и еще раз свободы. Вы скажете: самоубийцы. Да, но разве это достойный конец? Предрассудки, страх, боль. Вы спросите: где же выход? В законодательстве. Статья в Конституции: человек имеет право на жизнь и на добровольный уход. И я вас уверяю: не надо никаких карательных органов, тысячи воспользуются, со временем — миллионы. Взять к примеру, меня… Вы не спите?
— Слушаю со вниманием.
— Моя давняя задумка: организовать школу милосердия. Человек за умеренную плату…
— А каким способом вы будете убивать?
— Я? Убивать? Никогда! Просто помочь осуществить желание.
— А как?
— У вас поясница прошла?
— Прошла.
— Совсем?
— Совсем.
— Вот так. Боль переносится на другого.
— И смерть?
— Конечно. С того, кто не хочет умирать, на того, кто хочет. Вот в чем заключается истинная справедливость. Вы говорите: гениального ребенка на всю жизнь напугали предрассудком. И всех так, и гениев, и дураков, атеистов даже. Атеисты трясутся, честное слово! Разве это дело? Разве так можно жить?
— Вы хотите сказать: человек живет потому только, что боится смерти?
— Несомненно. Иначе зачем бы он мучился? И страх основан на незнании.
— А вы-то знаете?
— Знаю.
— Ну?
— Если мы все — все человечество, добровольно и свободно — «возьмемся за руки, друзья» и покончим — и там ничего не будет. Абсолютно ничего. Задача в том, чтобы прервать этот порочный круговорот, я имею в виду — жизнь. Над этой задачей работали лучшие умы, в тысячелетних муках был наконец рожден социализм (великолепное самоистребление), но по роковой ошибке его занесло не в ту страну (основоположники предупреждали). В отсталую державу, где нет и не было никогда настоящего железного порядка для претворения целей в их чистоте и полноте.
— То есть не всех угробили?
— Да, жизнестойкость удивительная.
— Ваша теория забавна, доктор. — Критик задавал вопросы, забавляясь. — Но как же случилась роковая ошибка?
— Один человек заболел — вовремя, по плану, из высших расчетов. А его вылечили, нет, не совсем, подлечили, но… Подробно объяснять — колыхать запредельный аспект бытия, нельзя. Словом, целая цепь обстоятельств, в результате которых больной захватил власть не там, где надо. А в Германии все было подготовлено, и народ — тоже стойкий, но аккуратный законодательный, законопослушный народ.
— Чем болел больной?
— Сифилисом.
— А, так вы о…
— Да, да. Но главное — эта зараза (бациллы бешенства) сумела напугать всю планету, и блестящий эксперимент не удался. Теперь надежды только на третью мировую.
— А она будет?
— Обязательно. Сначала, как положено, гражданская, потом мировая. Все к этому идет.
— Но не придет, — возразил критик серьезно. — То есть может случиться и очередная мировая, но род людской не пресечется. Ну хотя бы потому, что не проповедано Евангелие Царства по всей земле. Или вы в это не верите?
— Я во все верю. Он был сильный экстрасенс, посвященный…
— Тьфу ты!
— Ну, целитель, учитель — неважно. Евангелие уже проповедано по всей земле миллиардными тиражами на полутора тысячах языках. Что его не все восприняли — это другой вопрос.