— Вы согласны?
— Согласен. Она на редкость способная девочка.
— Ну так помогли б!
— Это несовместимо с моими принципами.
— Да в вашем змеючнике написать сочинение на пятерку — подвиг!
— Пожалуй, что-то такое героическое в ней есть.
Иван Александрович уже развлекался, но как-то рассеянно, Лиза молчала, неясно ощущая нелепую, наверное, но для нее неоспоримую связь событий: пятерки свои она получала благодаря Ивану Александровичу — и из-за него же опоздала на историю, соблазнительная помощь обернулась позорным поражением. (Почему позорным? Ведь никто не узнает… нет, почему-то позорным.) Вошли в лифт.
— За столыпинские реформы! — восклицал Алеша. — Двойку! Вот дубы! Три пятерки!..
— Столыпин? — Иван Александрович усмехнулся, скользнув взглядом по ее лицу. — Столыпин тебе помешал?
— А она не говорила вам? Им все равно, как блестяще человек сдавал. И вообще: кому эти реформы теперь нужны?
— Не скажите, — возразил Иван Александрович иронически вежливо; улыбнулся старушкам вахтершам, те просияли в ответ. — Любое государственное деяние отзывается на потомках.
— Так ведь ничего не удалось! Убили!
— Неудавшееся — тем более. Разве вы не чувствуете? Впрочем, вы еще слишком молоды… Вот юная девушка, через семьдесят лет после убийства идущая на подвиг…
— Лиз, он над тобой смеется!
— Я привыкла.
— А я не привык. Мы для вас детишки, как один тип сказал, но поглядим, кто посмеется последним.
— Это смех сквозь слезы, Алексей, вам не понять. И вы меня натурально переживете, еще некролог, может быть, напишете и посмеетесь. Филолог про филолога. Ведь вам удалось совершить этот подвиг?
Алеша вспомнил про свои восемнадцать баллов и слегка повеселел, сменив гнев на милость.
— Я средне сдавал: две пятерки, две четверки. Но…
— Отчего же средне? Вы молодец, поздравляю. Так до встречи. Будете отвечать мне… ну, там про заблуждения символистов на примере «Мелкого беса» и дрожать. Да я ловко устроился и профессор снисходительный… Вас куда отвезти?
— Никуда, спасибо, я тут в общаге, близко. Лиз, ты ведь завтра не уедешь еще? Позвоню.
— Ага, до завтра.
И Алеша двинулся к метро: Казанский вокзал, милое Милое, беседы с Кириллом Мефодьевичем, малиновое окошко за зеленым забором и чужая любимая жизнь.
— Ты собираешься уезжать? — спросил Иван Александрович, распахнув перед ней дверцу машины. Она с облегчением скользнула на пружинистое сиденье. Элегантный пожилой господин в полосатом палевых оттенков костюме вынырнул из «мерседеса» рядом, закричал:
— Иван! — и засмеялся. — «Горе миру от соблазнов»!
— А, привет, — отозвался Иван Александрович холодновато. — Какими ветрами?
— Из Лондона. В отпуск.
— Как дети? Соня?
— Так же… нормально.
— Поклон ей от меня.
— Никаких поклонов! Ждем непременно, я позвоню… и вас… мисс?..
— Елизавета Васильевна, — отрубила Лиза, сбивая вкрадчивую фамильярность; но этого не собьешь.
— Елизавета… как? Васильевна? Прелесть! Аркадий. Можно Аркаша.
Аркаша ее ничуть не заинтересовал, она прощалась с египетской пирамидой, сиренево-стеклянным гуманитарным корпусом, сверкающими струями фонтана-бассейна, к которым хотелось прильнуть и вымокнуть до нитки, пить долго, жадно, растворяясь, забываясь…
— Я хочу пить, — сказала она.
Мужчины поглядели на нее, улыбнувшись одновременно — мягко, нежно. До каких пор ей быть — нет, казаться — балованным ребенком перед ним?..
— Пить хочу!
— Ну, пока.
— Ты пил голландский «Золотой ликер»? — никак не отвязывался Аркадий. — У меня выпьешь. Золотые песчинки поднимаются со дна…
— Прощай.
— Я еще кое-что привез… ду ю андестенд?.. Дам почитать. Подарю! И «Страсти по Матфею» с Отто Клемперером…
Иван Александрович оторвался решительно, сел за руль, поехали.
— Что такое «Страсти по Матфею»?
— Пассион Баха.
— Мама любит Баха. А что такое…
— Этот идиот из Лондона, — отчеканил Иван Александрович с внезапной яростью, — воображает себя диссидентом. — И тут же с привычным равнодушием: — Так им и надо. Что ты хочешь выпить?
— Газировки.
— В автоматах дрянь. Потерпишь немного?
— Я не поняла: как это «горе от соблазнов»?
— Это фраза из Нагорной Проповеди.
— Не поняла.
Иван Александрович произнес нехотя, словно с досадой:
— Горе миру от соблазнов; ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит.
— Он что, занимается проповедями? — спросила Лиза и сама на себя разозлилась: ни с какой стороны этот дядька ее не занимал.