— Так ты поступила или нет? — воскликнула мама с тем же удивлением.
— В том-то и дело, что неизвестно. Если проходной балл восемнадцать — да, если девятнадцать — нет. Через неделю или через две вывесят списки. Но медкомиссию все равно проходить надо, я этим как раз и занимаюсь, приехала на минутку…
— Так ты сейчас уедешь?
— Никуда она не уедет. Медкомиссия в пятницу вечером — придумай что-нибудь поумнее!
— Да папа же! До списков надо всех проверить. Вот и торопятся — что непонятного-то?
— Во сколько ж ты вернешься, Лизок?
— Я сегодня не вернусь. Погодите, да погодите же!.. Я останусь у девочек в общежитии, вместе поступали, можно сказать, подруги. Мы с утра, часов в пять, займем очередь на собеседование, а то придется до вечера томиться… Я приеду завтра прямо на дачу.
— Какую еще дачу?
— Но вы же сегодня поедете к Мите с Поль? Вы ж не будете здесь одни сидеть, а то меня совесть замучает, а, пап?
— До чего я всегда не любил Москву! Здесь все сумасшедшие, и жизнь сумасшедшая, и Митя с Полей, учти, Зина, они тоже не в себе… Я всерьез говорю! Погляди на свою дочь — в кого она тут превратилась?
— Ну… повзрослела, — отвечала мама неуверенно.
— Повзрослела? Нет, счастлив будет тот день, когда она не увидит нашей фамилии в тех подозрительных списках… Не увидит, на спор?
— Типун тебе на язык, честное слово!
Они вошли в столовую, родители сели на диван, Лиза вертелась по комнате в возбуждении, волны любви и нежности обволакивали, но он ждет.
— А мы ведь послезавтра уезжаем, доченька. Как ты тут без нас жила?
— Нормально. Занималась все время.
— На чем же споткнулась?
— На столыпинских реформах, — этого пункта Лиза решила держаться твердо, чтобы не сбиться.
— Столыпинские реформы? — отец задумался. — Что-то реакционное… Вообще безобразие! Но я-то никогда не хотел, это вы, две авантюристки…
— Вась, перестань. Бог милостив. Откуда такие розы, Лизок? — мама смотрела на пурпур царей. Вкус Ивану Александровичу не изменял.
— Это я купила, сама, вдруг захотелось.
— Слыхала? Это называется нормально жить, — отец подошел к столу, понюхал цветы, пересчитал. — Пятнадцать штук, самое маленькое сорок пять рублей. Что вы на меня так смотрите? Редкий сорт, оранжерейные, рубля по три, а то и дороже. Словом, в воскресенье едешь с нами домой.
— Ты что, пап, хочешь испортить мне карьеру?
— Какую карьеру, хотел бы я знать!
— Лиза, послушай, это странно, откуда у тебя такие деньги…
— Я купила букет у одной старушки возле метро вечером. За пять рублей. Такая бедная бабушка, мне жалко стало…
— Твоя старушка бабушка — воровка и пьяница, чтоб ты знала. Если она вообще существует в природе и букет не поднесли тебе подруги, у которых ты собираешься ночевать.
Опасную проницательность и здравый смысл отец обычно прикрывал иронической словесностью. И как близко подошел к разгадке! А если б знал еще, что любовник дочери старше его самого? Ужас!.. Иван Александрович тоже хорош — дарить такие дорогие… А, пустяки! Лиза передернула плечами.
— Ну, пап, даже не смешно! Я побежала, очередь пройдет. До завтра, значит, в Милом.
— Послезавтра собирайся домой. Хоть неделю передохнешь, ведь жалко смотреть на тебя.
А горячей ночью земля не хотела отдавать полуденный жар; месяц и звезды тихо сияли в оконном пространстве, а с трех других, земных, сторон выступали из тьмы сотни корешков бессмертных книг — собранные вместе несгоревшие страсти, мысли и сюжеты, каким-то непостижимым способом преображенные в слова и предложения, спрессованные в тома и томики. Иван Александрович лежал с краю на тахте, курил, Лиза сидела, прижавшись спиной к прохладным переплетам, их англо-американские одежды валялись, поспешно сброшенные на ковер. Она говорила с отвращением:
— Я вся извралась и извертелась, самой противно. Господи, ну когда я стану по-настоящему взрослой и свободной, как ты.
— Как я? Не надо. Оставайся, радость моя, такой… вот такой. Ты мне возвращаешь молодость.
— Тебе, должно быть, многие возвращали молодость?
— Тебе-то что? Я не помню.
— Ой, не ври. Ты говорил, что самое лучшее — это новизна…
— Когда я говорил такую чушь?
— Когда расспрашивал про Алешу, а я сказала…
— Черт бы меня побрал за мой язык! — вырвалось у него. — Впрочем, — добавил уже сдержанно, — ты понимаешь все так, как выгодно тебе.
— Выгодно мне? — Лиза задохнулась от возмущения.
— Ну, отвечает каким-то твоим наклонностям. И ты права, права, успокойся. — Взял ее руку, поцеловал в ладонь. — Определенно, нам не хватает мосгаза, он нас как-то умиротворял. Заплатишь — и получаешь индульгенцию на одну ночь.