Они сидели молча в сумерках как прежде: она на диване, он на полу. Квартира из семи комнат в царские времена принадлежала, соответственно, деду и отцу Кирилла Мефодьевича. Исторический вал уплотнений, дойдя до упора в сороковом, начал спадать — в конце концов их осталось семеро. Тысячелетняя «Осанна» («Спаси же!») воплем, шепотом, беззвучием, а чаще сомнением и отрицанием бьется в человеческие стены, однако в этой последней комнате не жестоким бессмысленным итогом, а милосердным кануном вдруг встала при дверях. Так показалось Поль — в золоте, зелени, пурпуре и лазури «Я возлюбил вас» — на миг показалось, забылось, вспомнилось, она бросилась сюда — откровение не повторилось.
— Чья это комната? Кто он?
— Защитник. Защищает в судах.
— Непохоже. Те с деньгами.
— Кирилл Мефодьевич, по-моему, бедный.
— Слабовато, значит, защищает?
— Соседи говорили, он знаменитость. Но он… — Алеша задумался в поисках слова, — чудак. Может, потому что в лагерях сидел много лет.
— За что?
— Соседи говорили: за шпионаж. Ты не верь, он…
— За шпионаж! — она рассмеялась нервно. — О Господи!
Испытанные в веках молоток, гвозди и две прочные доски от чудачеств излечивают не всех.
— Он лучше всех, — сказал Алеша убежденно. — Не считая тебя, конечно.
— Шпион и шлюха! — она опять рассмеялась.
Произнесенное слово — ее тайна? В грязном подвале серая тень, сладостный сквознячок раскачивает паутину, догорает лучина и заколачивают досками выход.
— Не верю!
— Вот еще! Так про меня Митя сказал.
— Последнее слово, да? Митя твой — подонок!
— Ну-ка замолчи, или я уйду.
— Подонок!
Она встала и пошла к двери, Алеша вскочил, загородил дорогу. Три недели убеждал он себя, что она такая и есть, да ведь не убедил.
— Ты для него на все готова!
— Ну и что?
— Ты для него…
— Да, на все. Для него.
— Зачем же ты связалась с паучком?
— Чтобы нельзя было вернуться.
— Да чего ради уходить-то?
— Ради свободы. Слыхал это сладкое слово — свобода? Произнесенное слово — ее тайна? Какие строятся на земле башни ради него, какие гвозди вгоняются — эх, любит некто посмеяться над человеком.
— Слыхал, от твоего мужа. Тебе не терпится от него освободиться?
— Не терпится.
— Не верю. Может, это гению необходим простор?
— Может быть.
— Чего ж он сам не ушел?
— Уходил, и не раз.
— И возвращался?
— Возвращался.
— Зачем?
— У меня необыкновенная кожа, он говорил.
В произнесенной горечи, в сарказме даже, в прозрачной темени Алеша обнял ее за плечи, подвел к дивану, встал на колени рядом, спросил, весь дрожа:
— Почему именно Вэлос?
— А что? Настоящий мужчина, с деньгами.
Произнесенное слово — ее тайна? Безумный аукцион, процент-товар, сладостное шуршание ассигнаций, золотой лик мира сего, и стучит молоток в энергичных лапах.
— Я тебе не верю. Почему ты называешь его Митя?
— Я называла?
— Да.
— Я так иногда чувствую. Когда вспоминаю незабудки на кладбище.
— Они тебя погубили, — неожиданно для себя сказал Алеша с отчаянием. — Эти двое. А как же я, Поль?
— Я не могу соблазнять детей, до этого я еще не дошла.
— Ты меня измучила.
— Значит, и до этого дошла. Господи, как бы мне умереть.
Произнесенное слово — ее тайна? Зияющая дыра, заколачивают ящик, покосившийся крест и сладостное забвение.
— Полечка, я не могу поверить, — заговорил Алеша, словно всего себя отдавая ей. — Я тебя спасу, вот увидишь. Они все не умеют любить и тебя не стоят, а я… хочешь, докажу? — он сел рядом и взял ее за руки. — Хочешь?
— Что докажешь?
— Поеду к Мите и все устрою.
— Плохо ты знаешь Митю.
— А если он не захочет, ты останешься со мной? — Он прижал ее руки к лицу. — Останешься?
— У меня будет ребенок.
Произнесенное слово — ее тайна? Какой ребенок, при чем здесь… что за чертовщина в конце-то концов! Однако жалость, нежность и непонятная надежда — намек на какой-то сад в цвету — забирали все сильнее, становились сильнее боли и желания. Он попытался объяснить ей это, кажется, не смог, но она слушала — они сидели, держась за руки, в старой комнате, где в потемках возлюбленные тени и слабый отблеск сквозит за окном в листве. Узкий луч спускается сверху, свет усиливается, неподвижное солнце любви горит в чужом саду, нет, в их саду — в нашем, они гуляют по аллеям, и как убедительно объясняет он, что смерти нет.