— Я жду Поль. — Он пропустил родителей вперед; в коридоре у дежурного столика — Любаша в белой шапочке в круге лампы, детали запомнились навсегда — его догнал защитник. Хлопнула входная дверь, отец с матерью вышли.
— Дмитрий Павлович!
— Вы его видели?
— Не поддавайтесь на провокацию, — слова из суровой эпохи коммунизма, голос приглушен, но тверд. — Давайте дождемся ее.
— Да, конечно, я далеко не отойду, я увижу…
— Дождемся здесь.
— Я должен вспомнить.
— Уже нетрудно восстановить. Поговорите с отцом!
— Да Кирилл Мефодьевич! — прошептал Митя. — Разве я прощу себе такую трусость и предательство?
— Предательство? — старик вгляделся в лицо, полное счастья и муки. — Помогай вам Бог!
Митя вышел на крыльцо; задыхаясь от волнения, подлетели Милочка и Патрик, прижались к коленям; Арап, хрипя, рвался с поводка, который держал Павел Дмитриевич; вырвался, подскочил, положил лапы на грудь хозяина… улыбается, честное слово! Любимые мои. Любовь вернулась. Мама плакала.
Собак увести не удалось, Митя так и остался стоять, окруженный меньшими братьями; мама останавливалась, оглядывалась, отец говорил ей что-то, поддерживал под руку. Все. Раздался хоровой рык, из-за угла флигеля вышел Вэлос в своем плаще из черной кожи. Рык было усилился, но пошел на спад: узнали. Он подошел и спросил:
— Ты меня ждал?
— Ждал. Почему ты так долго не приходил?
— Вот, пришел. Отпусти меня, Митя.
— Ты меня отпусти! — Рассмеялись разом и быстро пошли по аллейке — собаки кружили у ног, предполагая вольную прогулку, — туда, где кончался парк и просматривались две дороги: проселочная вдоль озер и шоссе на станцию (по одной из них должна была прийти золотоволосая женщина в пунцовом сарафане и сандалиях — в этой одежде она уехала утром двадцать девятого августа в Москву, а больше он ее не видел). На обочине шоссе дожидался красный автомобиль. Вспаханные перед зимой поля, поля, поля поражали простором, взметнулся северный ветер разгоняя остатки тумана, иссяк дождь, проглянул одинокий луч и скрылся. Низкое небо — но так ясно и чисто просматриваются дали. Холод и воля.
По какой-то ассоциации вспомнился вечный студент в развевающемся по ветру плаще.
— О чем мы говорим, Жека? Ты свободен, я тебя не держу.
Вэлос снял очки и улыбнулся странной улыбкой; Мите показалось вдруг, будто он уловил на лице его отражение собственных мыслей и чувств. Наверное, об этом говорил защитник: «Это была ваша улыбка, Дмитрий Павлович». Наверное, это чуть не свело с ума мою жену.
— Она свободна, Митя. Мы — нет. Мы вечные студенты.
— Я уже вышел из этого возраста. Я не студент, но — ученик.
— Отрываешься?.. Ну что ж… зато красиво сказано. Тысячелетние связи, Галилея, берег Мертвого моря…
Вэлос говорил проникновенно, и так явственно, так чудно отразился сухой блеск солнца на камнях, на холмах, заволновались воды, пролетел голубь… или еще какая-то птица — и закружилась в студеных продутых полях, полях, полях. Люди и собаки проводили ее взглядом.
— Об этом ведь пишет твой Павел?.. Или Петр? Все перепуталось.
— Оба. Петр начал, Павел продолжил и развил. Почему ты взял тетради, а не парабеллум?
— Хотел помочь с концовкой, а ты б потом оформил. Для этого мне нужен был весь материал, чтоб проникнуться…
Действие завершается, к примеру, тысяча девятьсот девяностым годом, через десять лет. А что? Ты предчувствуешь, а я знаю.
— Человек не может знать точно.
— Ну, в потусторонности, за пределами нашего времени существует… говоря современно, банк данных, где последующие события зафиксированы.
— Это воровство. Снять печати с Книги жизни могут только силы небесные.
Вэлос засмеялся.
— У тебя свои связи, Митя, у меня свои. Конечно, колыхать эту информацию не рекомендуется, но разок можно — ради святого дела.
— Какого?
— Ради Святой Руси — ты ведь ради нее пишешь.
— Ну и что?
— Разрушение. Задремавший всадник твой, четвертый, и конь-блед проснутся. Ты же их с места и стронул.
— Не остроумно.
— Не ты один, разумеется. Дедушка твой руку приложил, сам знаешь. Все, все, все. И много еще сил «на всея Руси», которые жаждут хлопнуть дверью напоследок, чтоб планетка содрогнулась. Митя, уезжай!
— Куда?
— Куда дедушка твой ездил — там бы ему и остаться, в швейцарских Альпах, семью перевезти — Павла, Сонечку, а? Стать приличным среднеевропейским философом. Словом, я привез документы, как обещал. Помнишь? Остается только вписать твое имя.