Голуби? Они не успели вспомнить. Сад на секунду прорезали косые электрические лучи и автомобильный скрежет, собаки взвыли и бросились к калитке. Пир продолжался.
— Покуда есть шампанское, есть надежда, — сказал поэт и выпил. Кто-то что-то ответил, кто-то засмеялся, Алеша задумался: какая надежда? Да ведь это уже выясняли, это уже было и — пришла в голову фантастическая идея — сейчас все повторится: реплики, смех, синий взор, друзья уедут, они вдвоем вспомнят детский город (Господи, хоть бы все повторилось, бессчетно, вот так бы и сидеть напротив!), вновь привезут шампанское — вечный пир! — поэт вновь скажет про надежду, Сашка подхватит, Вэлос возразит, хозяин займется черным томиком, доктор спросит про парабеллум, она назовет все это «ерундой», а Лиза скажет… Лиза сказала:
— Какое красивое название — парабеллум.
— Древние римляне были воинами и поэтами. Я сам, правда, грек…
— И папа ваш грек?
— Естественно. Мой папа был пролетарий, сапожник, но в высших сферах, и тачал на весь генералитет и даже еще выше…
— Что делал?
— Тачал. Сапоги тачают. Он знал мир как облупленный и говорил мне в детстве: «Плаховы очень большие люди, кремлевские князья, Жека, не связывайся». Я связался и никогда об этом не пожалел. Митя, никогда! Я не только видел этот парабеллум, но и держал его в этой вот руке, чем и горжусь. Потому что дед твой, Митя, и был тем самым древним римлянином.
— Кем?
— Воином и поэтом.
— Митя, а что все-таки ему предъявили? — спросил Сашка.
— Обычный набор: шпионаж, террор, правый уклон — выступал против коллективизации — и что-то еще.
— Что?
— Не знаю.
— Его реабилитировали по всем пунктам?
— В реабилитации было отказано.
— Что ж он такого натворил?
— Темная история. Отец не любит об этом говорить. Кое-какие сведения он получил конфиденциально. Например, в деле фигурировало «Обожествление пролетариата», хотя дед уничтожил все известные ему экземпляры еще в семнадцатом и при обыске никакого компромата не нашли.
— Вначале было Слово, — сообщил поэт как новость. — Вредительство, которое не прощается. Философ еще долго протянул — до самой войны.
— Он до расстрела семь лет просидел в Орловском централе.
— У нас? — воскликнул Алеша.
— У вас.
Грехи наши тяжкие, за тем же тургеневским бережком, за тем же ночным дворцом, неподалеку от пожарной каланчи и городского морга, на улице, параллельной Пионерской (Будь готов! — Всегда готов!), стоит старая тюрьма, в которой сиживал Дзержинский.
— И похоронен на Троицком?
— Слишком много чести. Зарыт в какой-нибудь братской яме, как падаль, вместе с братьями и сестрами. И среди них он, может быть, главный предатель и есть.
— Митя, что ты говоришь! — закричала Лиза. Сашка спросил осторожно:
— Он что… многих заложил?
— Никого, не подписал ничего, древний римлянин.
— Так какого ж ты…
— Если б он сдался под пытками — так понятно, так по-человечески. Нет, он совершил самое страшное преступление — против Духа. Уничтожив книгу и пойдя вместе с победителями, он предал свой дух. Сын — пожиже, помельче — отца…
— Твой папа предал дедушку? — изумилась Лиза.
— Ну, не буквально. Просто не посмел отказаться, всю жизнь служил адской машине, которая уничтожила его отца.
— Вот сейчас, этими словами ты предаешь их обоих!
— Митя, это жуткий максимализм, — согласился Сашка, — нечеловеческий.
— Он же мучается вместе с ними, — сказала Поль. — Неужели вы не видите?
— Ну, на мученика я не потяну, — Митя усмехнулся ласково. — Со мной все благополучно, Поль, не бойся.
— Зачем он привез эту книжку?
— Поль, это Митино наследство…
— А нельзя от него отказаться и не отвечать за долги отцов, дедов, прадедов?..
— Ты как ребенок, честное слово! Ну, я не буду читать. Хочешь? На, возьми, спрячь.
— Спрячь, спрячь, — подхватил Вэлос, — туда, где пистолетик лежит.
Поль засмеялась и сказала:
— Он мне надоел. Не прогнать ли его?
Алеша испугался вдруг, как если б смех и гневный взор и небрежный тон принял на свой счет, взметнулись орловские голуби и улетели прочь, доктор отозвался глубоким, проникающим в самое нутро голосом:
— Я друг детства. А детство нельзя прогнать — его можно только убить. Вы спросите — как?
— Не вздумайте спрашивать! — предостерег Никита. — Доктор вычислит проблему в национальном масштабе, европейском, вселенском, с привлечением пророков, древних греков, международных убийц, интернационалов, Принципа и парабеллума…
— Неуместный смех. Вот спроси у Мити. Мить, сто миллионов исчерпаны? Или всадник еще здесь?