— Да ничего с ней не сделается. Это привычка такая, чтоб ее пожалели. Пожилая тетка, даже старше тебя…
— Она живет в угловом доме с ажурным балкончиком?
— В подвале.
— Ну, мне пора, — сказала Поль внезапно.
— К Мите?
— К Мите, — соврала она, не дрогнув.
— А разве мы не будем заниматься русским? Ну пожалуйста, Поль, мне так понравилось. «Я тороплюсь к мужу, потому что люблю его». Что это за предложение?
Поль засмеялась как-то странно, презрительно и ушла. Скажите, пожалуйста, сколько гордости при нашей бедности! А паучок плетет паутинку на нашем месте. Утренний мужской голос — точно. Господи, как страшно! Почему? Злой пыл угас, и непонятный страх (чем непонятней, тем страшнее) обступил, окружил, овладел. Где же Алеша? Ведь ему нужна «Мать».
Лиза промчалась в чуланчик за спальней, включила свет — слабенькая под самым потолком лампочка силилась рассеять омертвевшие сумерки. Лиза даже отвлеклась на минуту, перебирая прах десятилетий: ни одно имя не было ей знакомо. Ужас какой-то! Ага, вот и «буревестник» в серых томах. «Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем…» — натужный пафос засвербел в ушах застарелой серой. Прочистить уши и завопить на вступительных наизусть (так положено по программе): «Буря, скоро грянет буря!» А вот и Ниловна: разбрасывает листовки на картинке, и две держиморды никак за нее не ухватятся.
Алеша «Мать» не читал и читать не собирался. Но почему-то именно она влезла в голову, когда он услышал этот голос (просто так позвонил, нельзя же все совсем забросить… можно и нужно, твердил воображаемый «взрослый», исчезнуть, пока не поздно!). Этот голос — такой прекрасный, сквозь треск пространств сказал: «Да… Ничего не слышно». Тут он и ляпнул про «Мать» — срочно, мол. «Приезжайте, — сказала она, — кофием напою». «Кофием!» — умилялся Алеша, несясь стремглав к метро. Это же надо так сказать: кофием.
Девицу без лица он больше не встречал, «гамзу» не пил и вообще по привычке сразу уединился, якобы над учебниками, сменив только диван на койку, а ноги в полуподвальном окошке — на египетскую пирамиду со шпилем. Сменив мысли. Точнее — сосредоточившись на одном немыслимом желании. Немыслимом — он отдавал себе отчет. Ведь даже при самом благоприятном стечении обстоятельств (например, Митя умирает или попадает в тюрьму или в «психушку» — Алеша долго и с любовью разрабатывал такой и сякой сюжет, не имея, впрочем, ни малейшего зла против писателя, просто тот мешал; или, скажем, глобальная катастрофа, война или революция — давно, кстати, пора, засиделись! — ее нужно спасать, и он спасает) — все равно, никаких гарантий, что она согласится его любить.
Он подошел к декадентскому дому и остановился. Убийственные сюжеты улетучились, будто безумным вихрем унеслись куда-то в уличный пролет, в тополиную тень скверика на углу и там затаились. Не надо никаких катастроф, только б увидеть, что-то сказать, и она, может быть, ответит. Тут он почувствовал, что не может двинуться с места, буквально, физически, как в жутком сне: такое изнеможение напало вдруг, такое томление. Алеша окаменел посередине тротуара, прямо против парадного подъезда. Паралич на любовной почве. Сейчас она выйдет и наткнется на каменного гостя. С почти ощутимым скрипом шейных позвонков попробовал поднять голову, встретил чудовищный взгляд из— под крыши — позеленевшая слепая маска трагедии с искаженным в крике ртом. Гостеприимный домик. Теперь пошевелить пальцами, приседание, один шаг, второй, прокрасться через мостовую и упасть на лавку под тополем.
Слава Богу, переулок пуст. Во всем своем изысканном безобразии старел под солнцем декаданс (да, попили, попраздновали на краю, призывая наступавший мрак). Где-то на пятом этаже их окна, и не исключено (Алеша вздрогнул), что она с Лизой наблюдает за его ужимками и прыжками. Однако по-настоящему взволноваться не успел: открылась парадная дверь, Поль вышла, ослепив его новой русалочьей прелестью (зеленая пышная юбка и зеленая рубашечка с тесемками на груди крест-накрест), не взглянув, не заметив, неторопливо удаляясь от тополя, вот завернула за угол, Алеша опомнился.
Подойду у метро (спеша, воображая, не упуская из виду), будто бы я только что приехал. «Позвольте, у вас тяжелая сумка» (светло-коричневая, вязаная, длинная лямка на плече и по виду не так чтоб тяжелая — да не все ли равно!). Поль миновала толкучку у метро (пассаж сорвался), спустилась в подземный переход (и он за ней, в блаженную полутьму, на коротком поводке), троллейбусная остановка, опять толкучка, Алеша изготовился сказать: «Позвольте…», она, не помедлив, пошла куда-то вдаль. И он за ней.