— Мосгаз!
— Кто это? — спросил Иван Александрович, возникая в дверях столовой.
— Мосгаз! — словно в подтверждение мужичок жестом фокусника вырвал папироску чуть не из уха и закурил. — Показывай хозяйство.
— Вы папиросой будете газ проверять? — отчеканил Иван Александрович; Лизу поразил ледяной траурный тон.
— Погашу, када надо, не боись… Ну, товарищи, запустили! — по кухне пополз водочный душок с псевдонародным говорком. — Вон тут запустили, и вон тут, и вон там…
— Работайте, мы все оплатим.
— Работайте! Легко сказать… — мужичок покряхтел, открыл на столе чемоданчик, склонился, что-то там шаря. — А дочке своей скажи: чтоб не открывала не спросясь. Дом, где промтоварный, знаешь? Вот такая вот открыла: изнасиловали, подсвечником по кумполу и золото взяли. Золото есть? Есть! А на Новослободской — там старуха дура…
— Странное время вы выбрали для проверки. Вечер пятницы.
— А я про что? Я и говорю: может, я убийца? Дочке накажи…
— С дочкой ясно. Что наказать жене?
— Запустила плиту твоя жена, — пролетарий посуровел.
— Ну а мне что посоветуете?
Мужичок вдруг подмигнул, водочный душок усилился.
— С усмешечкой у тебя папка. Любишь папку-то?
— Вы сидели? — поинтересовался Иван Александрович, следя за бестолковыми волосатыми руками в чемоданчике: на одной в волосах летел дымчато-синий орел с грешником в когтях; на другой улыбался череп.
— При культе. Мировые наколочки? У меня и могилка есть — на груди. Хочешь, покажу?
— Я и так верю. (Мужик рвался показать.) Ве-рю. Но к газу вас не допущу.
— Ну и черт с тобой, распишись!
Иван Александрович внимательно изучил замусоленную, растрепанную ведомость, перелистывая странички, расписался и спросил:
— Как ваша фамилия?
— Жаловаться будешь?
— Не на что. Как фамилия?
— Теперешняя?
Иван Александрович махнул рукой и пошел в прихожую. Когда дверь за мужичком захлопнулась, они с Лизой стояли какое-то время в темноте, она нашарила выключатель, нежный розоватый свет озарил напряженные лица, он спросил с улыбкой:
— Ну что, дочка?
— Зачем вам сдался этот мосгаз?
— Он мне жутко напомнил одного человечка, но по годам не сходится… Так, игра воображения. Но он прав: одна никому не открывай. Поняла, доченька?
— Иван Александрович, не надо, вы все равно моложе всех. Вы мне нравитесь по-настоящему. Может, когда-нибудь и я вам понравлюсь…
— Когда-нибудь? — Он рассмеялся весело и вправду по-мальчишески. — Вот это мило, это хорошо сказано! — Вдруг коснулся пальцами обеих рук ее шелковых ярко-русых волос, отливающих розовым жемчугом под абажуром, погладил, опустил руки, пробормотав: — Когда-нибудь понравишься, ma cher, разумеется, если будешь хорошо себя вести. Поехали проветримся, я чувствую, что переоценил свою силу воли.
— Что такое «машер»?
— Французская милашка.
Лиза включила «милашку» в скорбный список обид, который копился в некоем мысленном чуланчике, но пока что не представляла себе, как отплатить: вот если бы он увлекся всерьез, я б в ту же минуту его бросила («Любовь моя, не уходи! — плачет, простирает руки. — Останься!» — «Ты мне надоел!») Этому никогда не бывать. Свет очередного фонаря освещал на мгновение бесстрастное лицо и руки на руле — загорелые, прекрасной формы, с удлиненными пальцами, с гладким перстнем вместо обручального кольца.
— Иван Александрович, а вы любите свою жену?
— Ну, это слишком сильно сказано. Однако по-своему привязан.
— А если она узнает, например, про меня?
— Ну и что?
— Ей будет неприятно.
— Это ее проблемы.
— То есть вас это не волнует?
— Абсолютно. Я сам себя уже давно не волную.
«Тогда зачем втягивать в эту пустоту меня?» — размышляла Лиза. Или он притворяется? Не похоже. И не эротоман — давно бы покончил и отпал. И все-таки что-то его сегодня взволновало (слегка, без простирания рук), но я не могу вспомнить, что именно. Мужичок в фуфайке? Мужичок тоже, но еще раньше, я ходила по комнате…
— Иван Александрович, вы боитесь высоты?
— С чего ты взяла?.. Забавно, — переключился он на какую-то свою мысль. — Иудеи ходили за Учителем и ныли: да как же «не прелюбодействуй», Равви? А правда, никак. Они не заметили главного: там нет ни мужей, ни жен, Он сказал, то есть этот грех не посмертный.
— Это вы себя успокаиваете или меня?
— А ты будешь язва, — одобрил Иван Александрович. — Уже есть. Умненькая и злая.
— Это хорошо?
— Как глоток ледяного вина в жгучий полдень. Суди сама — хорошо?