— Тебя ожидают большие деньги и слава.
— Это по чьей же милости?
— Естественно, по моей.
Вэлос — старинный друг и шарлатан — вот уже пять лет вел деятельность полулегальную, озаренную адским отблеском уголовного кодекса, но не попадался, напротив, расширял подпольные сферы, теоретически объясняя наплыв клиентов кризисом атеизма при социализме.
Осознание своих чудовищных способностей пришло внезапно — «как откровение к мистику» (врал Жека, а Митя посмеивался). В разгар скандала по поводу прорехи в семейном бюджете Вэлос (экономист с дипломом, умножающий в маленькой головке трехзначные цифры, а она спорит!) вдруг рявкнул: «Да чтоб у тебя язык отсох!» И Маргарита умолкла. «Потрясающее переживание, — делился Жека, — давно замечал, еще в школе, твердишь про себя: пять, пять, пять — Мариванна ставит четыре!» — «Чего ж не пять?» — «Мне лишнего не надо, я реалист, я думал, все так могут, правда. Это была игра. Дионисийские игры на острове Дэлос… Дэлос — Вэлос, чувствуешь, откуда несет сквознячком?». — «Она до сих пор молчит?» — «Ха-ха, до вечера — так я запрограммировал». — «А потом что было?» — «О „потом“ лучше не надо — но острастка дана. Давай на тебе попробую?» — «Не сможешь». — «Смогу». Вэлос снял очки, поединок длился, казалось, долго, вспомним Хому Брута, очертим воображаемый христианский круг, воздвигнем прозрачную стену духа (и врата адовы не одолеют), а за стеной ничего такого нет, пустота, пустые черные глаза, однако я держу круг из последних сил, потому что… а вдруг не пустота, вдруг там кто-то, что-то… круг заколебался, стены задрожали, захотелось прилечь на маленький холмик с травой-муравой и незабудками, обступили белые березы, запели птицы… Держать круг, опасность!.. «Ну хватит, — смилостивился Вэлос, — я ведь чуть-чуть, учти. А у тебя сильное биополе, знаешь, чем оно держится? Воображением, ты, Митька, гений, я всегда говорил». Шут, успокоился Митя, и шарлатан. Ему не хотелось в это вдаваться, он отгонял это от себя, ну да, кто спорит — существует скрытая энергия торможения (материальная, ничего общего с творческой не имеющая, гипноз — по-гречески «сон», всего лишь сон, Жека может усыпить… и есть в этом какое-то извращение, вроде изнасилования!). «Если когда-нибудь я почувствую внушение, давление — имей в виду, — между нами все кончено». — «Охота мне бесплатно надрываться?»
— Итак, господа, Шубин-Закрайский, — Жека подмигнул, — якобы из Рюриковичей, слыхали о таком?
— Ну, слыхали.
— Загорелся ставить фильм по твоему «Садовнику». И по другим произведениям, вышедшим, образно говоря, из твоего пера.
— Из моего пера.
— Пардон, из-под!
— Откуда ему известно про мое перо?
— От меня, откуда ж!
— Он у тебя лечится, что ль?
— У меня все лечатся. До «Садовника» он добрался самостоятельно, достал в Лавке писателей, что при таком тираже везение, палец судьбы. Кстати, Митя, в определенных кругах ты небезызвестен. Но — в узких, извини, в элитарных. Для расширения и закрепления нужен фильм. Я ему уже рассказал содержание «Черной рукописи» — раз. Антиутопия — два…
— У меня нет антиутопий.
— А «Египетская гробница», ну, про мавзолей? «Идиот», то есть «Идиотка» — три…
— Ты моими вещицами пациентов усыпляешь?
— На твоих вещицах я б прогорел: они действуют возбуждающе. Конечно, он вцепился в «Египет», но… правят не Рюриковичи, связей даже у него не хватит, не пойдет. Он задумал начать с «Садовника».
— Какое ты все-таки трепло, Жек.
— Испугался? Он наш человек. А ты для кого пишешь, а? Али ты немец, аль француз, не приведи Господи? Русский писатель обязан чувствовать свою вину перед народом.
— И делать кино?
— Что-то делать, а не болтаться тут между Соломоном и Мамедовной. Они мне сейчас в коридоре…
— А, деньги делать. Так бы и сказал.
— Уже сказано: «… но можно рукопись продать». Из того же источника: скупой рыцарь в подполье на золоте. Как думают дамы?
— Тут и думать нечего, — отрезала Дуняша. — Звони Шэ-Зэ…
— Как? — Вэлос засмеялся. — Остроумно, по-американски.
— …звони и соглашайся, — продолжала Дуняша. — Правда, Поль?
— Он не хочет.
Она угадала: не хочет. И Жека угадал: боится. Одобрения Шубина-Закрайского. Он знал его фильмы: помесь всего со всем, бессмысленный, якобы «трагический жест», гротеск, парадокс, подтекст для избранных — сладостный яд саморазрушения (экзистенциализм, вышедший на улицу, на демонстрацию пушкинской черни, которая вопиет в упоении: чем хуже, тем лучше! долой! дотла!). Что может быть у них общего?