— Что за человек?
— Кирилл Мефодьевич.
— Чего он затрепыхался?
— А кто такой Кирилл Мефодьевич?
— Знакомый Алексея.
— Алексея?.. А-а, племянники. Так кто же он?
— Тип всеведущего старца. Не в Оптинском, конечно, смысле, но… давний лагерник. Адвокат.
— Что он делает?
— Ничего. Приходит, слушает, смотрит. Палата наша наэлектризована. Решаем вопросы онтологические. Ты их видел?
— Видел. Там один несчастный…
— Андреич, контуженый. Так вот, Кирилл Мефодьевич Жеку разыскал, но спугнул. Я могу рассчитывать на тебя?
Можно было бы и не спрашивать: тайный темный жар и трепет соучастия ощущались в нем безошибочно.
— По-видимому, я его убью, — сказал Сашка со своей обычной скромностью.
Я всегда знал в нем родственную душу, но не до такой же степени!
— За что?
— Митя, я больше не могу, — зашептал он с каким-то фанатизмом. — Не могу сидеть и смотреть, как Россия рушится! Бубнить одно и то же о коммунизме…
— Бросай школу, иди в диссиденты.
— Там одна ненависть, ставшая прибыльной «профессией», я пытался, ты знаешь. Но не смог найти русское подполье. Русское, православное. Но ведь должно же быть?
— И не найдешь, потому что ты трус. Мы трусы, а те идут до конца. И на Россию надвигается новый эксперимент — антикоммунизм.
— Ты мне можешь дать дедушкин парабеллум? — попросил он угрюмо. — Он действующий?
Всем вдруг понадобился парабеллум. Однако оставил мой дедушка наследство!
— Обойдешься. Убьешь его цитатой из братьев Аксаковых.
— Я серьезно. Тебя надо освободить. И его.
— Убийством?
— Его надо освободить, — повторил он упрямо. — И тебя. Он сказал: «Митьку я держу стопроцентно, он у меня в руках».
— Врет! И вообще не мешай: от кого ушла жена — от тебя или от меня?
— Да, это странный момент. В марте он от меня звонил, я услышал случайно: «Поль, я хочу тебя немедленно». Почему?
Нестерпимое отвращение ко всему и ко всем усиливалось, выражаясь физически в нехватке воздуха, я выдавил:
— Тебе прямо, по-русски объяснить?
— Нет, не то. То есть то, конечно, но… почему именно она? Ты очень много ему даешь, он дышит твоим воздухом…
«Воздухом, которого мне все чаще не хватает», — рассеянно подумал я, жадно вслушиваясь.
— …и так рисковать. Зачем? Его возможности в этом плане — ну, женщины, — должно быть, безграничны. И все-таки именно Поль.
— Она захотела его немедленно?
— Не знаю. Он ушел.
— Какое ж ты дерьмо, Сашенька.
— Ты прав, я трус. Деликатный и потрясенный трус. Я сделал вид, будто ничего не слышал, только что вошел в комнату. Он как раз положил трубку и сказал: «Не на жизнь, а на смерть». Он специально ничего не скрывал, ускорял «развязку» и если б ты слышал его голос… Мне даже показалось на секунду — это ты ей говоришь, с такой, извини, нежностью. «Поль…» Из всего этого можно сделать вывод: он ее любит.
От бешенства я просто онемел, забыв про неврозы, а друг сердечный продолжал, взволнованно запинаясь, перебудораженный возможностью «пострадать»:
— Зло дало трещину, так получается? Я совсем запутался, но дело в том…
Тут и я обрел голос:
— Она шлюха, и он обращается с ней соответственно! А ты действительно трус и ищешь оправдания своей трусости. «Зло дало трещину»! Прекрасно. Иди обнимись с возрожденным братом. Демоны всех стран, соединяйтесь, занимайтесь любовью… Нет, Сашенька, для подвига или преступления нужна страсть, по меньшей мере равная любви, а то и сильнее, пуще!..
— Митька, кончится катастрофой.
— Да, надо спешить. Парабеллум я тебе не дам, это мое дело, но ты его разыщешь. Для начала — Страстной бульвар, я уже не могу там появляться… Есть, на чем записать?.. Действуй осторожно, никаких шалостей, учти, Вэлоса голыми руками не возьмешь. Ну все, иди.
Но он продолжал сидеть, а черный козел от могил подобрался к нам почти вплотную и слушал внимательно, поблескивая в профиль непроницаемым зраком, выставив острые рожки и чуть-чуть пристукивая копытцем. Вдруг заблеял иронически над человечьей тщетой. Жизнь переполнена дешевой символикой.
— От чего умер ваш Павел? — спросил я на ночь глядя у дяди Пети; меня подзадоривала явно «запретная тема».
— Убили.
— Кто?
— Говорили, иностранец. Шпион то есть. Но не поймали. Где им, сволочам…
— Да за что?
Он закрыл глаза и якобы заснул, я погасил свет. Господи, шпион! Кто нормальный в этом мире, покажите мне его. «Я хочу видеть этого человека!» Русский бунт, бессмысленный и беспощадный, чтоб пусто было и ничего от нашего дерьма не осталось. Что тогда? Он не договорил, его перебила Мария: об ангеле-хранителе. Свято место пусто не бывает. Три таблетки димедрола путались в мозгах, я будто бы выходил на берег Белого моря, одновременно лежа в черной палате, раздвоение было приятно, заблеял козел, дядя Петя сказал сквозь сон (мой сон или свой собственный):